Конспект

Вскоре Беловол пришел к нам.

– Зашел по дороге посмотреть, как вам тут живется. Ходил осматривать помещение для вас, но оно такое, что стыдно предлагать. Пока вас только двое, мне кажется – вам по нашим условиям тут неплохо. Григорий Ильич, они вам не очень мешают?

Мы замерли, понимая, что от ответа Муленко многое будет зависеть.

– Нисколько. Мы живем мирно и друг другу не мешаем.

Первые дни мне пришлось заставлять себя работать, и сосредоточиться было трудно. Замечал, что и Сабуров, чем-то занимаясь, вдруг застывал, глядя в одну точку, и потом тряс головой, как бы отгоняя мысли.

В один из вечеров он сказал:

– Не дает мне покоя мысль – а все ли мы сделали, чтобы добиться переноса заводов?

– А что мы можем еще сделать?

– Вот об этом я и думаю. Все ли дороги разведали, во все ли двери стучались?

– Стучались в те двери, в которые стоило стучаться.

– Как знать!

– Но не писать же Сталину!

– Ну, зачем такие крайности! Письмо к Сталину не попадет, а если о нем и доложат, то представят в таком виде… Вспомните, что говорил Деревенко. Нет уж, обращаться к нашему лучшему другу, вождю и учителю избави бог.

– А я что говорю!

– Я вот о чем думаю: не поговорить ли нам с отцом молодого Матюшина?

– Ну, Григорий Георгиевич! Да вы вспомните, что говорил Беловол: здесь вы ни у кого поддержки не найдете.

– Не горячитесь. Я поинтересовался у Беловола – что собой представляет Матюшин, и Беловол сказал, что Матюшин для него – Terra incognita.

– Это Беловол так сказал?

– Это я так говорю для краткости, но смысл тот же. А если это так, какой-то шанс у нас есть.

– Ой, нет!

– Почему вы уверены, что нет?

– По нескольким причинам. Если человек умен, доброжелателен, словом – с положительными качествами, это сразу чувствуется. А если темная лошадка – ничего хорошего не жди.

– Почему обязательно темная лошадка? Terra incognita в нашем случае означает – неизвестно какой человек.

– Вот именно! Никаких хороших черт незаметно.

– И плохих тоже.

– А, может быть, Беловол просто не решился сказать свое мнение о нем? Первый секретарь, все-таки, не хотел врать и сказал, что в нем не разобрался.

– Ну, допустим. Но у вас, кажется, есть и другие причины.

– Есть. Вот эта фраза – «Я сын Матюшина»! Она и отца характеризует в какой-то степени.

– И у хороших родителей бывают неудачные дети.

– Бывают. Но ведь недаром пословица есть: яблочко от яблоньки…

– Нет, Павел Андреевич, это не довод.

– Главный довод вот какой: вы можете себе представить живого первого секретаря, который посмел бы, я уже не говорю – возражать Сталину, а поставить вопрос о пересмотре его решения, пусть даже давнего? Что тут смешного?

– Мне понравилось ваше выражение: живого первого секретаря. Кратко и исчерпывающе. Ну, хорошо. Павел Андреевич, человек – существо очень сложное. Вдруг увидишь в нем неожиданную сторону, встретишь неожиданную реакцию. Вы знали таких людей? Я знал. Вот в этом и есть наш шанс, очень маленький, но есть.

– Надеетесь, что в нем совесть заговорит?

– Ну, зачем вы так! Я ведь серьезно говорю.

– И я серьезно. Ладно, предположим невероятное: он нас захочет поддержать. Что он предпримет? Обратится по инстанции – в Киев, в ЦК. А в ЦК уже обсуждали этот вопрос – Совет Министров, конечно, такие вопросы сам не решает. И отказали. Вот и все. Тот же тупик.

– Я бы не стал предсказывать, что он предпримет. Откуда нам знать его возможности, его связи, наконец!

– Ну, ладно. Я вот что хочу вам рассказать.

Я передал содержание разговора с Перглером и его опасения за нашу судьбу.

– Это, конечно, очень серьезно. Но это из другой оперы.

– Так что же, положим животы свои за избавление Запорожья от загазованности?

– Положить животы у нас дело недолгое. А умирать никому не хочется. Тем более – бессмысленно, по-дурному. Давайте отложим этот разговор и еще хорошо подумаем.

Во мне росла злость, хотелось бить морды. Чьи – не знаю, лишь бы бить. Будто внутри меня накручивалась пружина, которая могла развернуться в любой момент и хлестнуть куда попало. Понимал, что могу сорваться. Наверное, это на мне сказывалось, и я ловил на себе взгляды: внимательно-настороженный – Сабурова, осторожный – Муленко. И Беловол мне вдруг сказал:

– Вы какой-то странный. – Помолчал, внимательно на меня глядя. – Держите себя в руках, крепко держите, смотрите – не наделайте глупостей. Больше работайте. Нет, нет, претензий к вам в этом смысле нет. Это как лекарство. Хорошее лекарство, между прочим.

С Перглером мы говорили только на посторонние темы. Спросил у Сабурова – не посоветоваться ли с Перглером?

– Не надо. Заранее знаю – он станет нас отговаривать и еще больше встревожится. Человек он очень милый, зачем же ему причинять лишние волнения? Их, возможно, у него и так хватает. Не говоря уже о прошлых. У кого их не было!

О Матюшине я не заговаривал: не моя инициатива, и в успех не верилось. Дождался, когда заговорил Сабуров:

– Думали вы о том, чтобы пойти к Матюшину?

– Поневоле думаешь.

– Пришли к чему-нибудь?

Хотелось ответить словами, которые слышал от отца и Деревенко: игра не стоит свеч. Но воздержался.

– Пожалуй, нет.