Конспект

Когда у кого-либо появлялась линейка, все интересовались — где достал и сколько заплатил. Я знал ее стоимость, и пришлось мне взять эти деньги у отца: ему хотелось сделать мне такой подарок.

Получил ответ на письмо в ВЭО. Предлагают работу на одной из строек Урала с уточнением назначения в Свердловске. За направлением явиться в Москву, в ВЭО. Пекса получил назначение на строительство завода синтетического каучука в городе Ефремове.

В коридоре, стоя в очереди, радостно галдели: получали под расписку свидетельства об окончании техникума.

Почки на деревьях раскрываются обычно вслед за майскими праздниками, в лучшем случае — накануне. Весна 32 года — ранняя и дружная: во второй половине апреля деревья в листве, теплынь, без пальто ходят почти все, а не только мы. В двадцатых числах в новом клубе на Чернышевской — выпускной вечер. Большой театральный зал полон. Огромное удовольствие от выступления в концерте Литвиненко-Вольгемут и Паторжинского. Долго их не отпускаем, и вечер кончился очень поздно — трамваи уже не ходили и еще не пошли. Пешком провожали девушек младших курсов на поселок тракторного завода. Оттуда уже трамваем, и Токочка — на вокзал, к первому пригородному поезду.

Когда я и думать забыл о драгоценностях Торонько, вот тут-то ГПУ и занялось мною. Как это произошло, где был первый разговор (его и допросом не назовешь) — не помню, только не в ГПУ. Недавно, допуская возможность такого поворота событий, я определил свою позицию — ничего не знаю, решил твердо ее придерживаться, был уверен, что ничего они от меня не добьются, и теперь испытывал больше любопытство, чем волнение. Характер разговора удивил: вежливый, мягкий и, более того, доверительный, как если бы я был их единомышленником.

Они, а точнее — он (другой, более молодой, больше молчал), упомянув о том, как нужна стране мобилизация всех средств, стал говорить о нелепой ситуации с драгоценностями Торонько: ими не могут воспользоваться ни их бывшие хозяева, ни государство. Есть люди, осуждающие изъятие драгоценностей у населения. Они не правы, но сейчас речь не об этом, а о том, что драгоценностями Торонько воспользуется кто-то, кто даже с точки зрения противников изъятия не имеет на них никакого права: ни купил, ни получил по наследству или в подарок. Так не лучше ли их использовать для социалистического строительства? Меня просят подумать об этом на досуге (я сейчас не учусь и не работаю), а потом мы снова встретимся. Они надеются, что у меня нет буржуазных предрассудков, и я помогу им найти эти драгоценности. На этом меня отпустили, не дав ничего сказать: «Об остальном поговорим другой раз».

Я шагал по каким-то улицам и старался ответить на вопрос: они на самом деле считают, что вся молодежь думает как они, или это такой прием? Разговор — как инструктаж: почти ничего не спрашивали, прерывали, когда я пытался что-либо сказать, и я не сумел, как задумал, заявить, что не знаю какие там драгоценности и где они находятся. Значит, они не хотели это услышать. Почему? Пытаюсь поставить себя на их место. Если бы я сказал, что не знаю где находятся драгоценности, то и в дальнейшем изо всех сил стоял бы на этом, и им пришлось бы эти сведения как-то из меня выбивать. Ну, не в буквальном смысле выбивать, — у нас, конечно, пыток нет, — но не мытьем, так катаньем. Например, — держали бы под арестом. Выбивать необходимые им сведения они, конечно, мастера, но со мной почему-то разводят церемонии. Почему же? Ага! Они не уверены, что я знаю где драгоценности. Могу и не знать, а тогда как ни старайся, ничего не выбьешь. Вот они и подсказывают мне дорожку, по которой я, как сознательный, должен, по их расчету, пойти. Ну, что ж, где сели — там и встанут! Я успокоился и пошел домой.