КОНСТАНС, или Одинокие Пути

Однажды из-за легкого недомогания она приехала домой пораньше и остаток дня посвятила осмотру верхних комнат. В углах и на полках шкафов она наткнулась на реликвии прошедшего лета: пачку газет, несколько старых писем, порванный свитер Блэнфорда. Неярко, но все же светило солнце, и Констанс открыла окно в сад, чтобы немножко попользоваться его скудными лучами. И тогда она услыхала (или ей показалось?), тихий, но четкий звук человеческого голоса, долетевший с пруда, — голос, который звучал чуть выше равномерного плеска воды. Это был голос Ливии, пропавшей сестры, и он в точности повторял ее интонацию, когда она произносила мантру «ом»,[159] приступая к занятиям йогой. Потрясенная Констанс высунулась из окна, стараясь разглядеть у пруда фигуру сестры, одновременно уговаривая себя, что это обман слуха, игра воспоминаний — низкий чистый звук в холодном воздухе. Дважды голос произнес это магическое слово, потом наступила тишина. Констанс со стуком закрыла окно и опрометью бросилась вниз, рискуя сломать шею. Выскользнув из двери на веранде, она помчалась по платановой аллее к пруду. На бегу она раздвигала руками кусты, заранее боясь увидеть что-нибудь страшное, отчего она лишится дара речи. Констанс сама не знала, что, собственно, ищет, и с облегчением вздохнула, не найдя ничего, что могло бы иметь отношение к услышанному слову. Прихваченная морозом трава у старого пруда была примята, да-да, примята, но, возможно, тут побывали кролики. Людей видно не было. В полном замешательстве, Констанс развернулась и пошла обратно. В конце аллеи она нос к носу столкнулась с Блэзом.

— Вы слышали? — спросил он, и Констанс кивнула в ответ. — Похоже на вашу сестру, да? — Констанс снова кивнула, и он сказал, что уже два раза слышал эти звуки, но найти никого не смог. — Как-то жена сказала, что видела вдалеке девушку на велосипеде, которая ехала по дороге вниз, в Тюбэн. Но в сумерках Колетт не разглядела ее.

— Это была сестра? Это была Ливия?

Наконец внедрившись в ее сознание, эта новость потрясла ее своей невероятностью. Что здесь делать Ливии? Как ни странно, она вскоре получила ответ на этот вопрос, а в тот момент как бы отложила его в сторону, целиком сосредоточившись на работе, выполнять которую становилось все труднее из-за мороза и ветра. Для поездок приходилось дожидаться солнечной погоды, когда на дорогах становилось немного теплее. Дружба с Нэнси Квиминал крепла день ото дня, они стали как сестры — даже ближе, потому что с Ливией таких отношений у Констанс никогда не было. Они по очереди ездили по делам, деля пополам хлопоты и ответственность.

Однажды Нэнси вернулась из Экса и рассказала, что видела парижских интеллектуалов в berets basques,[160] которые играли в boules[161] и горько жаловались на трудности с продуктами.

— Мне было до того противно и стыдно, что я чуть не заплакала. А, с другой стороны, что еще делать этим несчастным?

В самом деле. Констанс вспомнила об этом как-то вечером, когда, возвратившись домой, услышала, как дети Блэза играют в сенном сарае. Они без всякого стеснения ласкали друг друга и в то же время повторяли наизусть рецепты приготовления давно забытых блюд- это был один из способов отвлечься от ощущения голода, ведь продуктов становилось все меньше и меньше. Констанс была и тронута и удивлена. Вот бы Сэм был с ней, можно было бы ему поплакаться, — но в некотором смысле он был с ней. Кстати, во время бесед с Блэзом вдруг посреди фразы возникало старо-французское слово, и Констанс нетерпеливо поджидала милые сердцу присловья. Такие, как например: «Quand l'arbre est vertueux taillez le en bol». Или еще: «Madame, je vous signale que le zinc est une mati?re noble!»[162]