КОНСТАНС, или Одинокие Пути

— Конечно. Конечно. — Смиргел задумался ненадолго, «сворачивая и разворачивая» (так ей казалось) длинные, похожие на шпатели пальцы. Он взял чашку в ладони, словно хотел согреться, и заговорил более дружелюбно, даже ласково, как будто совместное чаепитие сблизило их. — Я все расскажу, — сказал он, откашлявшись. — Признаюсь, на меня немного давят, просто потому что я подчиняюсь… потому что фюрер лично этим заинтересовался; дело совсем не в богатствах (даже если они есть), но другие астрологические предсказания, сделанные прежде, были бы подтверждены, если бы сокровища все-таки нашлись. Вы понимаете?

— Это же смешно, — сказала Констанс.

Смиргел закивал в ответ и продолжал:

— С определенной точки зрения, безусловно. Но все же? Наш мир удивительное место, а мы заняты его переделкой… В нашем распоряжении должно быть как можно больше всяких сведений. Позвольте мне продолжить. Когда вы приезжали сюда летом, вы все тогда очень подружились — Гален, принц Хассад, ваш брат, консул, Катрфаж. Катрфаж был влюблен в Ливию, но она отказала ему, и он затаил против нее непреодолимую ненависть. Так она говорит. Так могло случиться. Вы все были молоды. Как раз тогда Катрфаж ясно дал ей понять, что ему удалось обнаружить сад с фамильным склепом или тайником, который по всем признакам соответствовал описанию в документах. Нам он в этом не признался. Мол, он мог что угодно сказать, лишь бы она отдалась ему. А нашли они лишь греко-римские вещи, которые откопали цыгане. Почти обо всех найденных цыганами ценностях у нас есть данные, кое-что было продано Лувру, кое-что — Нью-Йорку. Вы можете что-нибудь добавить к этому?

— Ничего. Только Ливия могла знать что-то еще. Но будь слова Катрфажа правдой, ни Гален, ни принц не утерпели бы и проболтались, уверяю вас. В этом чисто коммерческом предприятии не было никакой тайны, в нем не было ничего эзотерического.

— Аи contraire,[163] — отрезал Смиргел и поднял указательный палец. — Катрфаж основательно проштудировал учение гностиков и все, что связано с тамплиерами. Вся эта чушь имела для него великое символическое значение — он полагал, будто ищет Грааль, Грааль короля Артура, никак не меньше. Сокровищем могла стать и простая деревянная плошка, и бесценный кубок, или круговая чаша, спрятанная рыцарями; им могла стать чаша, из которой Иисус пил на Тайной Вечере. Нет, он охотился совсем не за деньгами! — На лице Смиргела отражалось столько же торжества, сколько на ее лице удивления. Констанс не знала что сказать, для нее эти подробности были настоящим откровением. Смиргел подался к ней — у него была длинная, как у ящерицы, шея с большим адамовым яблоком. — Вот что интересует нашего фюрера. Его интересует утерянная традиция рыцарства, которую он хочет восстановить, чтобы она стала основой для новой европейской модели рыцарства. Но черного ордена, а не белого.

— Рыцарство! — с презрением произнесла Констанс, подойдя к плите, и щеки ее покрылись румянцем от гнева и жаркого пламени. — Полагаю, вы не видели поездов, которые проезжают мимо нас каждый день?

Он изумленно на нее посмотрел.

— Вы меня удивляете, — сказал он. — Я-то думал, вы уже осознали размах Нового Порядка, вселяющего ужас Нового Порядка, который утверждается в западном мире при помощи немецкого оружия. А вас волнует судьба горстки евреев и цыган да всякая шпана, которая скоро будет сметена с лица земли вместе со всем сводом иудео-христианских идей, который зиждется на золоте, ведь в толковании алхимиков еврей — раб золота. Наши духовные стандарты подчинены золоту как критерию еврейских ценностей. Теперь это наконец-то поняли, наконец кто-то посмел вырваться из тупика и пробить дорогу в историческое будущее. Уже невозможно уменьшить масштабы чудовищного зла, которое мы высвободили, чтобы бросить ему вызов; мы, немцы, par excellence[164] метафизическая раса — за пределами Добра и зла стоит новый человек, которого увидел фюрер. Но прежде чем он будет доведен до идеального совершенства, мы должны вернуться назад и начать, так сказать, с волка.[165] Мы должны стать знатоками зла, и оставаться ими, пока не будут стерты все различия. Потом придет он, новый человек, о котором пророчили Ницше и Вагнер. Вы недооцениваете грандиозность нового видения. В основании нашего мира отныне будет не золото, а кровь — свидетельство расового могущества.

Пока Смиргел говорил, Констанс с ужасом ощущала, как все эти бьющие в одну точку фразы все сильнее давят на ее мозг, порождая дурные предчувствия. По коже Констанс поползли мурашки — в первый раз она осознала, что это очень опасно — недооценивать масштабы истерии немецких фанатиков, их веру во все эти фокусы-покусы, во всю эту вагнеровскую черную магию. Но разве можно было вообразить, что кто-то поддержит эти бредовые идеи! А тут целый народ сплотился, направив все свои помыслы и силы на варварское разрушение.