КОНСТАНС, или Одинокие Пути

Однажды он получил от начальства персональный приказ присутствовать на казни трех «заговорщиков», арестованных на его территории. И никаких объяснений. Холодным голубоватым предрассветным утром он наблюдал, как три молодых австрийских аристократа, загорелые, поджарые, словно овчарки, вошли в тюремный двор, где их встретил палач в цилиндре и визитке; им самым пошлым образом отрубили головы топором. В свой кабинет генерал вернулся, едва сдерживая ярость. Ему не только не назвали имена этих юношей, но и не сообщили, за что они были казнены. А сам он не удостоил расспросами ни гестапо, ни Смиргела — их отношения были сугубо формальными. Однако генерал не отказывал себе в удовольствии препятствовать обоим ведомствам, как только выдавался удобный случай, ведь, в конце-то концов, он представлял военные силы, а они — гражданские службы.

Злополучный Фишер явился вновь, став теперь высококвалифицированным специалистом в своем жутком ремесле. Он учился и напряженно работал в нескольких более известных лагерях, однако полученный им опыт вряд ли можно было назвать вдохновляющим (да-да, он ожидал чего-то вдохновляющего и возвышающего, а также чего-то утешительного). Устал он не меньше и не больше всех остальных, но в последнее время ему стало действовать на нервы, как люди смотрели на него, молча, не говоря ни слова. Да и лагеря его разочаровали — процесс явным образом замедлялся, так как там не могли справиться с потоком мужчин и женщин, подлежащих кремации. Он прочитал скрупулезно аргументированный отчет гестапо, из которого следовало, что использовать трупы для конкретных нужд — задача трудная. Содержащиеся в них жиры и кислоты не годились для приготовления мыла, и удобрения из них получались тоже некачественные. Умертвлять же людей газом и потом еще сжигать было очень дорого. Несмотря на достаточно высокий технический уровень, количество уничтожаемых неизбежно придется уменьшить, чтобы оно соответствовало возможностям оборудования и пропускной способности ныне существующей системы лагерей смерти, — их примерно четыреста.

Фишер с поникшим видом шагал вокруг Бухенвальда. Гестаповец был погружен в невеселые мысли, а с неба, между тем, падал легкий пушистый снежок, скрипевший у него под ногами. До чего красив был лес, окружавший лагерь. Из-за снега склоны стали пестрыми, белыми и угольно-черными, словно стерня. Здесь, среди умиротворяющих красот природы, когда-то бродили Гете и Эккерман, о котором Фишер, впрочем, никогда не слышал. Высокие трубы крематория понемногу застилали дымом голубое морозное небо. Горящие тела воняют, как старые шины, подумал он, и кровь шипит так же, как дождь, падающий на сухие листья. Все это никуда не годилось — они просчитались. Унизительное положение вещей для страны с таким потрясающим техническим потенциалом, с таким опытом и с таким количеством гениальных умов; но ничего не попишешь, весь процесс должен замедлиться, чтобы не перегружать имеющиеся производственные системы. Задержанных из последних списков придется отпустить, чтобы они на какое-то время вернулись домой. Жаль. Среди них маленький священник из Монфаве — нетрудно было установить его еврейское происхождение. Сам виноват, незачем выставлять себя напоказ, отпуская грехи некоторым из высших чинов, приятелям фон Эсслина. На всякий случай фамилии этих офицеров были записаны. Арест маленького священника доставил особое удовольствие Фишеру, объявившему таким образом шах и мат генералу с его аристократическими замашками.

В Ту-Герц тоже произошли кое-какие перемены в темпе жизни — в связи с проливными дождями, а потом морозами, сковавшими льдом лесные дороги. В парке еще одним платаном стало меньше из-за мистраля. По ночам ветер ужасно шумел, так что совы с уханьем разлетались в разные стороны. В крыше обветшавшей теплицы образовалась трещина, и в нее беспрепятственно просачивался дождь, прямо над тем местом, где стоял старый диван Фрейда, и его было необходимо побыстрее перенести в теплую кухню, по крайней мере, Констанс могла бы на нем отдыхать прямо у печки.

К своему крайнему огорчению она заболела: высоко подскочила температура, началась мигрень, стали болеть зубы — весь набор мелких неприятностей, которые добавились к невыносимой усталости, накопившейся за несколько месяцев. Как ни странно, она рассыпалась, будто замок из песка, сразу после того, как объявила Ливии о смерти Сэма как о свершившемся факте. После этого, вернее, и после того, как Констанс окончательно осознала, что смерть Сэма — это непреложная истина, она почувствовала себя брошенной и никому не нужной. Что она делает в этой несчастной и прекрасной стране?

Надо попросить отпуск, иначе ей не справиться.