КОНСТАНС, или Одинокие Пути

В спальне было так холодно, что большую часть времени она проводила на знаменитом диване — возле плиты, бросая в нее брошюры и книги, которые привезла с собой. Пока ветер стучал в окна, она думала о том, что как раз на этом диване Дора или ужасный Человек-волк… Но кому в этой, черт ее побери, стране интересны такие вещи? Одиночество казалось Констанс еще более мучительным оттого, что ей не с кем было поделиться своей информацией. Она была заперта здесь, как какой-то банковский сейф, а этот холодный мирок, в котором она теперь жила, угодил в цепкие лапы уныния и скуки, порожденных войной. Сейчас ей больше всего был нужен чарующий покой Женевского озера, и по этому поводу она встретилась с швейцарским консулом, который навестил ее, приехав в своем старом автомобиле. Да, он планировал отпуск и был бы рад предложить ей место в автомобиле, но сначала она должна поправиться и встать на ноги. Путешествие, хоть и не очень долгое, все же будет довольно утомительным, так как в горах обычные удобства, привычные для путешественников, — отели, электричество, гаражи — отсутствуют. Однако он, несомненно, поедет и возьмет ее с собой, когда наступит время. А пока надо сделать необходимый laissez-passer[170] для обоих, и на это тоже требуется время, так как контактировать с Женевой можно лишь через Берлин.

Приободренная перспективой бегства от Авиньона и от здешних проблем, Констанс сразу настолько сносно себя почувствовала, что остаток отпуска по болезни посвятила прогулкам по заметенным тропинкам более чем когда-либо заснеженного леса. В свою кухню она возвращалась перед наступлением сумерек, радуясь теплу и уединенности, скрашивавшими ее оскудевшую интеллектуальную жизнь: у нее осталось еще несколько брошюр, и она вгрызалась в их текст, как собака в кость.

Смерть Ливии стала для нее полной неожиданностью. Как все, что имело отношение к Ливии. Ее смерть казалась беспричинной — или принадлежавшей к той категории событий, которые в дальнейшем интерпретируют как своего рода энтропию. Печаль, отчаянье, отказ[171] — все было в этом поступке… и в то же время мольба о помощи из самой глубины сознания, потому что как раненый зверь она приползла в убежище, которое было ее домом, пусть недолго — тем ушедшим в небытие летом. Констанс даже застонала от острой жалости, представив, как сильна была глубоко запрятанная боль ее неверной сестры, которую Ливия носила в себе, точно камень. Она висела, не шевелясь, словно иллюстрация, предназначенная для изучения тщеславия. Интеллектуальное высокомерие, вот что было самой темной из руководивших ее поступками сил. Как она вошла и когда? Позднее Блэз отыскал брошенный в кустах возле пруда велосипед и одну снятую с расшатанных петель высокую ставню. Больше не было никаких знаков ее вторжения, наверное, она сразу пошла наверх в «свою» комнату, даже не заглянув в те комнаты, которые занимала Констанс.

То, что она пробралась в свою бывшую спальню тайком, тоже было очень странно. Днем дул шумливый «ветер из-за гор», постоянно менявший направление и силу и своими злобными порывами разметывавший легкий снежок. Однако ближе к вечеру он неожиданно стих, уступив место влажному солнечному свету и чистому небу. Констанс не стала бы утверждать, будто ей что-то «послышалось», нет, но в какой-то момент она подняла голову от книги, как охотничья собака, почуявшая дичь. Ей показалось, будто кто-то вдалеке манит ее к себе, требует ее внимания. Констанс встала и постояла некоторое время неподвижно, прежде чем, подчиняясь своей интуиции, устремилась на таинственный зов. Лестница в холле, как всегда, манила наверх. Словно где-то там звучал мелодичный звук, который, возможно, окажется стуком капель о раковину из небрежно завернутого крана. Нет, на самом деле никаких звуков не было. Она шла наверх, но на втором этаже почему-то задержалась, хотя все двери были закрыты. С решительным видом она стала распахивать одну дверь за другой, но внутри были только мышиные следы в пыли, а из звуков — лишь стук бьющихся об окна ветвей. Давно она сюда не захаживала. Потом была лестничная площадка между этажами — с круглым окошком. Вот очередная дверь, которая тут же поддалась, хотя она толкнула ее одним пальцем; раздался вздох и скрип дверных петель. Констанс медленно вошла внутрь, но не сразу осознала, что эта страшная фигура, поникшая в петле, и есть ее сестра. С опущенной головой, отвисшей челюстью и очень белым лицом из-за потери крови. Кругом все было в полном порядке — нигде ничего не набросано. Пустая глазница походила на провалившийся высохший пупок средневекового святого. Лишенное света жизни лицо с призрачными плоскостями выглядело как посмертная маска, лик, укрощенный превратностями судьбы. Веревки были укреплены со знанием дела, сказывался опыт работы в гестапо — с такими веревками легко управиться самой. Уныло, устало висели пряди волос, усыпанных перхотью.