Константин Коровин вспоминает…

При входе ко мне в мастерскую был у двери вбит сбоку гвоздь. Василий всегда браво входил на зов, вешал на гвоздь картуз, вытягивался и слушал приказания.

И вот однажды Серов вынул гвоздь и вместо него написал гвоздь краской, на пустом месте, и тень от него.

- Василий! - крикнул Шаляпин.

Василий, войдя, по привычке хотел повесить картуз на гвоздь. Картуз упал. Он быстро поднял картуз и вновь его повесил. Картуз опять упал.

Шаляпин захохотал.

Василий посмотрел на Шаляпина, на гвоздь, сообразил, в чем дело, молча повернулся и ушел.

Придя на кухню, говорил, обидевшись:

- В голове у них мало. Одно вредное. С утра все хи-хи да ха-ха… А жалованье все получают во какое!

* * *

- Василий, ну-ка скажи, - помню, спросил у него в другой раз Шаляпин, - видал ты русалку водяную или лесового черта?

- Лесового, его не видал, и русалку не видал, а есть. У нас прапорщик в полку был - Усачев… Красив до чего, ловок. Ну, и за полячками бегал. Они, конечно, с ним то-се. Пошел на пруд купаться. Ну и шабаш - утопили.

- Так, может, он сам утонул?

- Ну нет. Почто ему топиться-то? Они утопили. Все говорили. А лесовиков много по ночи. Здесь место такое, что лесовые заводят. Вот Феоктист надысь рассказывал, что с ним было. Здесь вот, у кургана, ночью шел, так огонь за ним бежал. Он от него, а ему кто-то по морде как даст! Так он, сердешный, до чего бежал - задохся весь. Видит, идет пастушонок, да как его кнутовищем вытянет! А время было позднее, насилу дома-то отдышался.

- Ну и врешь, - сказал Шаляпин. - Феоктисту по морде дали в трактире на станции. Приятеля встретил, пили вместе. А как платить - Феоктист отказался: «Ты меня звал». Вот и получил.

- Ну вот, - огорчился Василий. - А мне говорит: «Это меня лесовик попотчевал ночью здесь, к Кистинтину Лисеичу шел».

И такие разговоры были у Шаляпина с Василием постоянно.

* * *

К вечеру ко мне приехали гости: гофмейстер Н.[312] и архитектор Мазырин - мой школьный товарищ, человек девического облика, по прозвищу Анчутка.

Мазырин, по моему поручению, привез мне лекарства для деревни. Между прочим, целую бутыль касторового масла.

- Это зачем же столько касторового масла? - спросил Шаляпин.

Я сказал:

- Я его люблю принимать с черным хлебом.

- Ну, это врешь. Это невозможно любить.

Я молча взял стакан, налил касторового масла, обмакнул хлеб и съел.

Шаляпин в удивлении смотрел на меня и сказал Серову:

- Антон! Ты посмотри, что Константин делает. Я же запаха слышать не могу.

- Очень вкусно, - сказал я. - У тебя просто нет силы воли преодолеть внушение.

- Это верно, - встрял в разговор Анчутка, - характера нет.

- Не угодно ли, характера нет! А ты сам попробуй…

Мазырин сказал:

- Налей мне.

Я налил в стакан. Он выпил с улыбкой и вытер губы платком.

- В чем же дело? - удивился Шаляпин. - Налей и мне.

Я налил ему полстакана. Шаляпин, закрыв глаза, выпил залпом.

- Приятное препровождение времени у вас тут, - сказал гофмейстер.

Шаляпин побледнел и бросился вон из комнаты…

- Что делается, - засмеялся Серов и вышел вслед за Шаляпиным.

Шаляпин лежал у сосны, а Василий Белов поил его водой. Отлежавшись, Шаляпин пососал лимон и обвязал голову мокрым полотенцем. Мрачнее ночи вернулся он к нам.

- Благодарю. Угостили. А вот Анчутка - ничего. Странное дело…

Он взглянул на бутыль и крикнул:

- Убери скорей, я же видеть ее не могу…

И снова опрометью кинулся вон.

Приезд Горького

Утром рано, чем свет, когда мы все спали, отворилась дверь, и в комнату вошел Горький.

В руках у него была длинная палка. Он был одет в белое непромокаемое пальто. На голове - большая серая шляпа. Черная блуза, подпоясанная простым ремнем. Большие начищенные сапоги на высоких каблуках.

- Спать изволят? - спросил Горький.

- Раздевайтесь, Алексей Максимович, - ответил я. - Сейчас я распоряжусь - чай будем пить.

Федор Иванович спал, как убитый, после всех тревог. С ним спала моя собака Феб, которая его очень любила.

Гофмейстер и Серов спали наверху в светелке.

- Здесь у вас, должно быть, грибов много, - говорил Горький за чаем. - Люблю собирать грибы. Мне Федор говорил, что вы страстный охотник. Я бы не мог убивать птиц. Люблю я певчих птиц.

- Вы кур не едите? - спросил я.

- Как сказать… Ем, конечно… Яйца люблю есть. Но курицу ведь режут… Неприятно… Я, к счастью, этого не видал и смотреть не могу.

- А телятину едите?

- Да как же, ем. Окрошку люблю. Конечно, это все несправедливо.

- Ну, а ветчину?

- Свинья все-таки животное эгоистическое. Ну конечно, тоже бы не следовало.

- Свинья по четыре раза в год плодится, - сказал Мазырин. - Если их не есть, то они так расплодятся, что сожрут всех людей.

- Да, в природе нет высшей справедливости, - сказал Горький. - Мне, в сущности, жалко птиц и коров тоже. Молоко у них отнимают, детей едят. А корова ведь сама мать. Человек - скотина порядочная. Если бы меньше было людей, было бы гораздо лучше жить.

- Не хотите ли, Алексей Максимович, поспать с дороги? - предложил я.

- Да, пожалуй, - сказал Горький. - У вас ведь сарай есть. Я бы хотел на сене поспать, давно на сене не спал.