Константин Коровин вспоминает…

Когда Танеев уехал, Варгин объяснил мне, что этот Танеев - брат композитора Танеева, тоже композитор. Но также и личный секретарь государя. Тут я понял, почему вся эта церемония. Романов после этого уже не приходил ко мне и бегал от меня, как от Асана.

Как- то ночью я писал из окна кафе базар. Трактиры освещены, из окон слышна музыка. По лестнице в трактир и из него шатался народ. Вдруг -свалка, гам. Из трактира вылетает пьяный прямо на мостовую. Драка. Вижу - Романов держит двоих за шиворот. Те вырываются. Романов бьет, его тоже бьют. Потом все смолкает. Лезут опять в трактир, потом опять кричат: «Караул!». Драка. И так весь вечер.

- Что же это такое? - говорю я Асану.

- Ну что, любит начальник «твоя - моя» - надо себя показать…

- Да ведь и его бьют…

- Ну что… Бьют. Ну потом мирятся - пьют… Вино пьют…

Но ожил и повеселел Романов, когда ко мне в Гурзуф приехал гостить Федор Иванович Шаляпин. До того Шаляпин понравился Романову, что околоточный говорил:

- Для Федора Ивановича, ей-ей, в нитку расстелюсь, это людей таких, ей-ей, нету ниде… Это чего - бох! Прямо расшибусь для его… ей-ей…

С Шаляпиным случилась неприятность. Он плыл с военным министром Сухомлиновым на миноносце, и Федора Ивановича продуло. У меня, проснувшись утром, он почувствовал себя плохо. Не может ни головы повернуть, ни подняться с постели, страшные боли.

Рядом жил доктор - он жил лето и зиму в Гурзуфе. О нем стоит сказать несколько слов.

Архитектор, который строил мою гурзуфскую дачу, Петр Кузьмич, был болен туберкулезом. Доктор его вылечил - архитектор стал толстый, как бочка, такой же, как доктор. А лечил его доктор водкой и коньяком - оба пьяны каждый день с утра.

- Туберкулез выходит из такого человека… - говорил доктор. - Ему не нравится, ну и уходит.

Посмотрев Шаляпина, доктор сказал:

- Прострел.

И прописал Шаляпину коньяк.

Когда я пришел, доктор и его пациент дружно дули коньяк. Так, серьезно, молча, лечил наш доктор и ушел от Шаляпина поздно, еле можаху… А Федор Иванович что-то говорил мне перед сном: про номера Мухина в Петербурге, про самовар, на самоваре баранки греются… придешь из бани, хорошо в номерах Мухина… Говорил, говорил да и заснул.

Утром Шаляпин уже двигал головой, но прострел еще сидел - и Федор Иванович встать не мог, опять доктор лечил целый день и опять ушел еле можаху.

Навещал Федора Ивановича и околоточный Романов. Приносил газеты и письма, держал себя почтительно.

Я говорю Шаляпину:

- Околоточный не плох…

- Да, хорош.

- И доктор тоже не плох у нас…

- Да. Но как же это… Две бутылки коньяку - в минуту… Он же этак море выпьет - и ничего.

Вскоре Федор Иванович вышел из своей комнаты в сад у моря, где была терраса. Она называлась «сковородка», так как была открыта, и на ней жарило крымское солнце. На краю террасы, в больших ящиках, росли высокие олеандры, и розовый цвет их на фоне синего моря веселил берега гор.

- Вот там, эти горы - Одалары, - говорил Шаляпин, лежа на кушетке. - Это острова. Там же живет какой-то фотограф. В чем дело? Я хочу просить, чтобы мне их подарили. Как ты думаешь?

- Думаю, что отдадут пустынные скалы «…»

- Это верно, - подтвердил околоточный Романов, бывший здесь же. - Чего еще, ей-ей, на кой они? Кому Одалары нужны? Чего там? И не растет ничего. Их море бьет. Там камни на камнях. Ежели хотите, Федор Иванович, мы сичас их возьмем. Фотограф там сидит, сымает эдаких разных, что туда ездют. Я его сичас оттуда к шаху-монаху! Мигом! Чего глядеть, берите!

- Это, наверно, вулканические возвышенности, - сказал доктор. - Вы сровняете их, дом построите - прекрасно. Ну а вдруг: извержение, дым, лава, гейзеры хлещут…

- Ну вот, гейзеры… Нельзя жить здесь, нельзя.

- Там деревья расти не могут, ветер норд-ост.

- Что ж это такое? Жить нельзя. Воды нет, норд-ост.

- Взорвать-то их можно, - заметил архитектор Петр Кузьмич. - Но там может оказаться ползун.

- Это еще что такое? - удивился Федор Иванович. - Ползун. Что такое?

- Тут усе ползет, - говорил околоточный Романов. - Усе. Гора ползет у море, дорога, шассея ползет. У Ялте так дом Краснова у море уполз.

- Верно, - подтвердил архитектор. - Анапа, город греческий, - весь в море уполз.

- Знаешь ли, Константин, - посмотрел на меня Федор Иванович. - Твой дом тоже уползет.

- Очень просто, - утешил доктор.

- А вот Монте-Карло не ползет, - сказал Федор Иванович. - Это же не страна. Здесь жить нельзя.

- Это верно. Вот верно. Я - что? Околоточный надзиратель, живу вот, сорок два получаю, уехать бы куда. Чего тут зимой - норд-ост, тверезый на ногах устоять не можешь. Ветер прямо бьет, страсть какая.

Федор Иванович поправился: и в коляске поехал в Ялту.

За ним сзади скакал на белой лошади в дождевом плаще околоточный Романов. Плащ развевался, и селедка-сабля прыгала по бедрам лошади.

- Эх, - говорил позже Романов. - Этакий человек Федор Иванович, вот человек. Куда меня, околоточного, прямо вот ставит, прямо на гору подымает. Вот скоро Романов что будет, поглядят. А то судачут: Романов-то пьет, пьяница…

Но в гору Романов так и не поднялся.