Константин Коровин вспоминает…

Однажды приехала в Гурзуф, по дороге из Симферополя, коляска. Остановилась у ресторана. Из коляски вышел пожилой человек очень высокого роста, немолодая дама. Пожилой человек снял шляпу и стряхнул пыль платком, сказав даме:

- Ах, как я устал.

Околоточный Романов был рядом и заметил:

- В коляске едут, а говорят - устал. Не пешком шел.

Пожилой человек услыхал, пристально посмотрел на околоточного и строго сказал ему:

- Иди под арест. Я за тобой пришлю.

И ушел с дамой в ресторан.

Романов опешил.

- Кто этот барин? - спросил он кучера.

Кучер молчал.

- Чего. Немой, что ли, молчишь. Скажи, рублевку дам, ей-ей. Пять дам, ей-ей. Кто?

Кучер молчал.

- Двадцать дам, не пожалею, скажи.

Но кучер молчал. Романов глядел растерянно.

- Эка, горе. Во-о, горе. Ох, и мундира на нем нет. Кто? Батюшки, пропал, пропал я.

И он шел, мотая головой, говоря:

- Вот что, вот что вышло.

Ночью за Романовым приехал конвой, и его увезли в Симферополь. Так его в Гурзуфе и не стало. А кто был этот высокий барин, я не знаю и сегодня…

[Кавказ]

Владикавказ

В 1901 году мне предложили сделать декорации и рисунки костюмов к опере Рубинштейна «Демон» для московского Большого театра и для Мариинского[406].

Была ранняя весна. Взяв эти постановки, я решил, что необходимо съездить на Кавказ, написать с натуры этюды гор, найти характер и настроение Кавказа. Директор императорских театров Теляковский согласился с моими доводами, но сказал, чтобы я ехал на свой счет, так как на поездку не дадут ассигнования.

В начале мая я приехал во Владикавказ, остановился в гостинице. Маленький город, за которым большой тенью возвышались ровно громады гор Кавказа. В городке распустилась акация, и ее аромат сливался с кристальным воздухом гор. В шесть часов вечера ко мне приехал полицмейстер города Котляревский - бравый человек, с закрученными усами, высокого роста.

Войдя ко мне в комнату, он сказал:

- Здравствуйте. Вот ведь что: вы художник Коровин, да не тот! Я знал другого. Я сумец, кавалерист. Когда были маневры под Москвой, там с нами был другой Коровин. Хорошо так рисовал лошадей и атаку. Сергей Алексеевич звали.

- Это мой брат, - говорю я.

- Ах, ваш брат? Вы и похожи. Только тот красавец такой, эдаких мало и бывает.

- Да, - говорю, - брат мой был красивый, верно.

- Как был?

- Да так… Ведь он умер[407].

- Вот что, прошу вас, поедем ко мне сегодня пообедать.

Я согласился.

Мы подъехали к пятиэтажному каменному дому, где помещалась квартира полицмейстера и участок. У крыльца стояли городовые.

В грязной комнате участка, где сидели писаря и дожидались какие-то люди - просители, я увидел старика в рваном бешмете, под которым была видна металлическая кольчуга. Старик походил на орла, и в глазах его застыли слезы безысходного горя.

Когда мы проходили мимо него, он опустился на колени. «Какой странный человек…» - подумал я.

В комнатах полицмейстера подошла к нам девочка лет одиннадцати.

- Моя дочь, - сказал Котляревский.

Он позвал вестового и что-то приказал ему насчет обеда.

- Скажите, - спросил я, - кто этот старик там? И отчего на нем надета кольчуга?

- Ишь, вы заметили, - сказал Котляревский. - Его сейчас в тюрьму поведут: фальшивые деньги сбывает. Ах, этого много здесь. Горе - жизнь наша.

- Жаль мне его, - говорю я, - у него такое хорошее лицо.

- Да? Хорошее лицо? Ну, вот пойдем, я вам покажу. Это хевсур, - сказал мне полицмейстер. И придя в участок со мной, он сел за стол и предложил мне сесть. Старик стоял перед нами.

Котляревский сказал что-то дежурному чиновнику. Тот принес сверток грязной бумаги и положил на стол. Котляревский развернул сверток, вынул из него зеленого цвета бумажки, нарезанные в размер трехрублевок. Я взял одну из них и рассмеялся. Они были сделаны так грубо - на чайных обертках, так просто, что я сказал:

- Кто же их может принять за деньги?

- Вы смеетесь? - спросил полицмейстер. - А вот он, - показал он на старика, - их сбывает на базаре и идет под суд и в тюрьму.

Лицо старика, его глаза, в которых, как сукровица, остановились слезы горя и мольбы, возбуждали глубокую жалость.

- Неужели найдется хоть один дурак, который может принять это за деньги?

- В том-то и дело, что есть, - сказал Котляревский.

- Спросите его, откуда он их достал.

Чиновник спросил на неизвестном языке. Старик ответил:

- В горах там… Приехал к нам молодой, с кокардой, царь прислал его. «Давай масла, - говорит, - давай брынзу, рога, холст», - и заплатил этими деньгами.

- А разве он не видит, что это не деньги?

Старик провел рукою по глазам, и я увидел на пальцах его грубой руки железные гвозди. Не рука - а какой-то кастет. Железные колышки так приросли к рукам, что соединились с костями. Котляревский, заметив мое недоумение, сказал:

- Это у них у всех, у хевсуров. Драться любят друг с другом.

- Ступай на волю, - сказал ему Котляревский. - Сколько мошенников по Кавказу ездит. Обманывают этот простой, дикий, честный народ.

Но старик попросил отдать опять ему деньги.

- Вы видите, - сказал я, - он ничего не понимает.

- Ступай же сейчас, - сказал Котляревский. - А то плохо будет.