Константин Коровин вспоминает…

Тяжкой тоской неслись звуки и необычайной гармонией. Переливались эхом вой и мольба. Какой-то ужас безысходной доли, неизбежной судьбы был в этом далеком крике жалобы и мольбы. Волки…

Жуть прошла в душу. Мы вернулись в дом. Сестра лесничего смотрела в темное окно. И, улыбнувшись, сказала:

- Брат музыкой зовет волчий вой. А я не люблю. Они это плачут о доле своей лютой.

- Да, жутко воют волки, - согласился я.

- Эх, да, - сказал и Герасим. - А что, Лисеич, люди-то тоже воют. Да ведь горд человек. Не показывает. А ежели долю свою знать, то много горя. И завыл бы другой, да стыдится…

Мороз

- Ну и мороз сегодня, - ставя на стол самовар, говорит тетенька Афросинья.

К утру в деревенской моей мастерской - холодно. Окна сплошь в узорах мороза. В них ничего и не видно. Я лежу, смотрю на стекла. Какой художник - мороз! Горы, леса. Вставать как-то не хочется. Слышу запах дыма. В комнате рядом в мастерской приятель Василий Сергеевич кричит:

- Эк дыму напустил Ленька!

Слуга Ленька медленно так говорит:

- Дым не идет в трубу что-то, от морозу должно быть.

Я наскоро одеваюсь, иду в мастерскую, дым. Приятели мои еще лежат на тахтах и молча смотрят. Приятель Вася, в егерской фуфайке, сует в камин газеты. Они пылают, а дым идет назад из камина. Он, кашляя, отскакивает. Приятели мои, Тучков и Юрий Сергеевич, мигая от дыма, встают и молча одеваются.

- Камин ваш… ни к черту! - говорит Павел Александрович, надевая пенсне и глядя на камин.

- Камин я делал! - говорит Василий Сергеевич.

- Колено, должно быть, сломалось в трубе, - говорю я.

- Колено сломалось! - повторяет приятель Вася Кузнецов. - Нет, уж простите, колено сломаться не может. С кем вы разговариваете, вы с архитектором разговариваете, да-с. Вот видите, прогрело сейчас трубу, вот дым уж и вытягивает. Я-то знаю-с. Это значит - мороз за сорок градусов, вот что-с. Вы с архитектором разговариваете, да-с.

Приятель мой, архитектор Вася, человек огромного роста, с красной физиономией. Он говорил все так серьезно и деловито, потом, взяв с гвоздя полотенце, пошел в коридор умываться.

В комнате все еще стоял дым. Хотели открыть форточки - невозможно.

- Заиндело… - сказал Ленька.

Отворили дверь в коридор, и все, взяв полотенца, простыни, махали ими, выгоняя дым в коридор. Тетенька Афросинья, ставя на стол оладьи, вздыхая, говорила:

- Эх, и мороз… и-и-и!… Лиха зима! Куры бы не померзли. Дедушка их на кухню перетаскивает, рады сердешные… Петух молодой; знать, намерз, все головой трясет.

Я и Юрий Сахновский пошли посмотреть на кур. Куры тихо сидели в комнате сторожа-дедушки, нахохлясь, а дедушка, как-то серьезно посмотрев на Юрия Сергеевича, сказал:

- В эдакую стужу надоть киндарь-бальзам пить. От морозу всегда пил его, и купцы в Нижнем пили все, и в дорогу брали с собой, чтоб не смерзнуть.

* * *

Утро. Сквозь морозные окна, во мгле, блестят желтые лучи солнца. Как-то хорошо в комнате. Самовар, трещат дрова в камине, чай со сливками. Лица у моих приятелей свежие, розовые, как херувимы восковые, которых вешают на рождественскую елку. Но почему-то все такие серьезные.

Медленно говорит Ленька:

- Серега Кольцов в такой мороз приехал со станции. Вот мороз тоже был… У него ухи отмерзли и раскрошились, как баранки, а потом летом выросли опять.

- Ну и врешь, - сказал доктор Иван Иванович серьезно.

- Нет, правда. Я сам видел. Только ухи были поменьше уж…

- Во-первых, не ухи, а уши, - сказал Иван Иванович серьезно.

- Ну, довольно этого вздора, нужно подумать: что же в такой мороз - никакой охоты, - задумавшись, сказал Павел Александрович, глядя в окно.

- Вороны на лету замерзают… - процедил Ленька протяжно.

- Опять ерунда, тогда бы ворон не было, - заметил серьезно Василий Сергеевич. - Вот градусник у вас замерз. Это ты его испортил, - сказал он, глядя на Леньку.

- Чего ж, вы сами его велели кипятком полить - он и лопнул…

- Ух, ты, ну и стужа… - потирая руки, говорит, входя, Герасим Дементьевич - деревенский охотник. - Во, и мороз… А ловко на лыжах, прямо сами едут… Гладь… крепко, снег ровный.

- Герасим! - обрадовались мы. - Садись, поговорим.

- Подлей ему в чай коньяку, озяб поди. Как же это ты пришел?

- Узнал, - говорит Герасим, - со станции сказывали, что приехали вы. Думаю, пойду. Теперь вот погреюсь, ну и пойдемте, Пал Лесандрыч, вот за край мохового болота. Сейчас заяц крепко лежит, в мороз-то близко подпускает. Вся тетеря теперь в снегу сидит, прямо на лыжах на ее наедешь… В снегу сидит - греется. В снегу-то тепло…

- Верно, - говорю я, - тетерева в снег зарылись глубоко. Не мерзнут.

* * *