Константин Коровин вспоминает…

Мы замолчали. В мертвой тишине ночи нам казалось, что кто-то ходит впереди, переступая огромными ногами. Плеск воды внизу, будто он переходит реку. Сбоку лес осветился, и увидели, что мы на краю высокого обрыва, а под обрывом слева, где был свет от огня, бросая большие тени на лес, высилась огромная тень человека. По речке тихо плыл челн, и впереди, на его носу, горело смолье. В челне стоял старик, держа в руках острогу, и пристально смотрел в воду реки. Сзади челна сидел другой и медленно шестом правил. Старик ударил к берегу острогой, вынул - на ней вертелась большая рыба. Он на край челна стряхнул ее с остроги, сказал:

- Поверни, покурим, да я смолья подложу.

- Эва вон, в ночь какую рыбачит, - сказал, глядя вниз, Герасим. - Эй, мы вот тож по охоте плутаем. Шагу не видать, - крикнул рыбакам Герасим.

- А вы чьи? - спросил снизу голос.

- Из Букова.

- Эвона, отколь зашли.

- Сторож-то Барченков далече ли отсюда?

- Не-е, не больно. По реке ежели, то скоро. Иди за нами по огню. Слезай.

- Тут не спуститься. Крута круча. Насмерть упадешь. Где бы пройтить-то?

Огонь сильно разгорелся. И мы пошли краем обрыва. Река далеко освещалась. Обрыв был отлогий, и мы быстро спустились по песку его. Старик рыбак посмотрел на нас и сказал:

- Охотники. Ишь, уток что. А мы-то слышим за бугром кто-то орет в ночь такую. Вы дальние, знать?

- Да, - говорю я. - Вот приятель из Москвы. Герасим из Букова. А я из Охотина.

- Да ты Коровин, знать?

- Да.

- Ты забыл, а я с тобой чай пил у Барана. Помнишь. Ты тоже заплутался тады.

- Как же! - вспомнил я. - Рассказывали про барыню без головы, что казалась в доме.

- Во-во. Помнишь.

- Как же!

- Баран жив. Лося опять засолил. Солонина, значит, будет. Горазд по лосям-то Баран. Стрелок. Не упустит. Ну, по бережку-то на огонь, за нами, идите. А то темь какая. Трогай.

И челн отошел от берега. Мы шли за ним сзади. Поворачивая изгибами реки, старик ловко ударял острогой. И отряхал в челн рыбу.

- Приехали, - крикнул он наконец.

Показался деревянный без перил мост. На берегу, у большого соснового леса, дом светился, стали видны и ворота с забором лесничего. Когда мы подошли к нему, залаяла собака. В доме было темно. Герасим постучал в край окна. Долго ждали. Отворилось окно, и молодая девушка спросила:

- Чего надо?

- Охотники, пустите, - ответили мы. Долго ждали. Слышались шаги. Отворилась калитка. Молодой лесничий с фонарем в руках сказал, показывая дорогу:

- Пожалуйста, не оступитесь. Эдакая темь.

Большой дом лесника. Чисто. Обе молодые женщины поздоровались с нами, забегали, хлопочут в сенях, ставят самовар.

- Рад гостям, - сказал лесничий, расстилая скатерть на столе, и взял уток.

- На двор вынесу - на холодок. Повешу там, а то в доме тепло.

- Простите, хорошо бы уток пожарить, - сказал Павел Тучков. - Я сам приготовлю.

На стол ставят чашки, варенье, грибы, огурцы.

- Уху сварим, - говорят женщины. - Десять часов, ужин сготовим.

- Мы-то рано спать ложимся, - сказал лесничий. - Скучно. Лес и лес. Дорога проселочная. Редко кто заглянет, и то - по делу. Глухое место. Рад я гостям-охотникам.

Затопили печь в соседней комнате. Лесничий из шкафа достал настойку, поставил рюмки. Павел Александрович налил коньяк в графин и сказал:

- Глушь, глушь. А каково! Жизнь какова, праздник Покрова! Чего еще!!!

- Спасибо дедушке-рыбаку, - сказал Герасим. - А то до утра бы во тьме сидели. А ночь-то, прямо египетска. Шагу не ступишь. Хорошо, дождя не было. А то бы…

Весело в печке трещали дрова. Что-то настоящее, живая жизнь в этой скатерти, хлебе, грибах, огурцах, в жареных утках и в темной ночи; как-то все вместе соединено, так просто и так хорошо душе.

- Эх, гляди, какой праздник вышел. Уха-то, налим, - радовался Герасим.

Слышу, собака скребется в дверь. Я отворил. Большой лохматый пес, вертя хвостом, обошел всех нас, обнюхал. Потом, перед столом, встал на задние лапы, служит. Его желтые глаза смотрели на нас и говорили:

- Видите, я служу. Вот что я умею.

Он получил лепешку и живо проглотил.

- Заметьте, - сказал лесничий, - вот на вас маленько лаял. А то всю ночь рвется, прямо на забор прыгает. И повоет. Когда воет - значит, волки. Обязательно разбудит. В лесу-то тоже жить надо умеючи. Одному с семейством гляди да гляди.

- Что же, лихие люди бывают? - спросил Павел Тучков.

- Как сказать. Бывают… Боязно. Пытали в окно влезть. Вон в горницу, где одежда висит. Да у меня фейверк припасен.

- Какой фейерверк?

- Я зажгу фитиль, а бурак с порохом да песком запасен, на шесте. Вон, около тут. Он как ахнет - чисто пушка. Ну и бегут, опрометя. Ну и оружие у меня есть. Вот когда в объезд езжу, так жена и сестрица остаются. Обе стреляют хорошо. Только по зиме волки, вот, к воротам подходят. Собаку хотят все выманить. Так вот сколько видали они, жена и сестрица, а волка жалеют… Не стреляют. Чудно, а? Вот они, - показал он на жену и сестру.

Во дворе с лаем завыла собака.

- Слышь, чу! - сказал лесничий. - Это на волков. Музыка будет, идите-ка на крыльцо.

Мы оделись и вышли все на крыльцо. И слышим, далеко, в той стороне, откуда мы пришли, раздался протяжный вой.