Константин Коровин вспоминает…

Я вошел и увидел освещенную комнату с большими окнами, у которых стояли картины на мольбертах, а слева в углу высоко наставлены березовые дрова. Около них сидел на полу С. И. Светославский - художник, ученик Саврасова. В руках у него была гитара. Против, на полу, лежал юноша с большими кудрями - И. И. Левитан. Поодаль, на железной печке, сторож мастерской солдат Плаксин кипятил в железном чайнике чай.

Светославского и Левитана я видел раньше у брата моего - Сергея. Это были его приятели.

Светославский взял с печки завернутую в бумагу колбасу, нарезал ее, положил ломтиками на пеклеванный хлеб, дал Левитану, а также и мне, сказав: «Ешь».

- Это брат Сережи, - сказал он Левитану, показав на меня.

Налив в стаканы чаю, он сел на табурет и начал петь, аккомпанируя себе на гитаре:

Зажурився чумачина.

Что копиечки нема.

Сидит лупает очами.

Мов голодная сова.

Волоки, волоки, вы мои.

Наробили клопоту вы мини.

Пив горилку, пив наливку.

Ище с музыкой ходыв.

А пришлося до расплаты.

Так в полиции сидив.

Волоки, волоки, вы мои.

Заробляли грошики вы мини.

Левитан надел сапоги и, встав, умывался в углу. Плаксин лил ему воду из ковшика. Вытираясь полотенцем, он смотрел на меня красивыми карими глазами и спросил:

- Костя, ты тоже сюда хочешь в мастерскую поступить?

- Да, - ответил я.

- И не боишься?

Я не понял и спросил:

- А что?

- А то, что мы никому не нужны. Вот что.

И, обернувшись к Светославскому, сказал:

- Я видел этюды его. Он совсем другой, ни на кого не похож.

- Ты архитектор, - сказал мне Светославский. - Мне говорил Сережа про тебя…

- Да, я буду потом архитектором… Но мне не так нравятся город, дома… Природа лучше… Я охотник…

- Виют витры, виют буйны, аж деревья гнутся, - запел Светославский.

В мастерскую вошли ученики Саврасова: Мельников, такой одутловатый, небольшого роста, - сын писателя Андрея Печерского; высокий Несслер; маленький Поярков, Комаровский[150], Ордынский «…»

Левитан повел меня к своей картине. Она изображала колеи снежной дороги, которая поворачивала в большой сосновый лес. Вечер, сосны освещало заходящее солнце.

- Последний луч, - сказал мне Левитан. - Что делается в лесу, какая печаль! Этот мотив очень трудно передать. Пойдем со мною сегодня в Сокольники. Там, увидишь, как хороши последние лучи.

- Пойдемте, - согласился я, - только вот в Мытищах лучше лес - «Лосиный остров». Пойдемте туда.

- Это далеко, а здесь дойдем пешком. Только надо взять немного копченой колбасы и пеклеванный.

- Непременно, - соглашаюсь я, обрадованный, что со мной говорит старший, а сам думаю: «Есть ли у мамы деньги, а вдруг нет. Вот те и колбаса!…»

Отворилась дверь, и в мастерскую вошел огромного роста человек в башлыке с палкой. Он хлопал большими озябшими руками, согревая их. Вынул из пальто платок и стал вытирать себе замерзшие усы и бороду; улыбаясь, смотрел на нас добрыми глазами. Это был Саврасов.

- Да, да, - сказал он, как бы причмокивая, - зима… Как сады покрылись инеем! У меня в Печатниках - там из окна видно забор и около бузина, тоже в инее мороза, колодец заледенел, какие формы! Гм, гм! Надо смотреть, наблюдать: кто влюблен в природу - будет художник.

И, сняв пальто и боты, он посмотрел на меня и сказал:

- Брат Сергея? Да, мне Ларион Михайлович Пряничников говорил про вас, он помнит вас таким (и он показал маленький рост) «…» Покажите-ка ваши этюды.

Саврасов сел на табурет. Я развернул написанные на бумаге и холсте этюды с натуры и клал их на пол перед ним. Все будущие мои товарищи столпились сзади. Я в ужасе смотрел на свои работы и думал - это не то, это не картины: ветви сирени, снег, сарай, конюшня - что это за картины? Все не то…

- Да, да, - сказал, причмокивая, Алексей Кондратьевич, - он другой. Влюблен в цвет. Ну а что вы скажете? - обратился он к окружающим ученикам.

- Весело, - сказал Левитан.

- Композиции нет, картины нет, - заметил Несслер.

- Что за охота писать заборы? - грустно вставил Поярков. - Это не пейзаж.

- Ну, отчего? Если он хочет. Только забор очень трудно написать, - смеясь, сказал Левитан. - Но тон у него есть. Правда - в цвете…

- Классический, романтический пейзаж уходит, умирает - Пуссен, Калам, - сказал Саврасов. - Может быть, будет другой… Гм, гм, да, да - неоромантика… Художники и певцы будут всегда воспевать красоту природы. Вот Исаак Левитан, он любит тайную печаль, настроение…

- Мотив, - вставил Левитан. - Я бы хотел выразить грусть, она разлита в природе. Это какой-то укор нам. А он - жест в мою сторону - ищет веселья…

- Красок, - сказал Саврасов.

- Какое веселье в заборах? - удивлялся Поярков.

- Не в заборах, а в красках веселье, - сказал Саврасов.

Я думал про себя: мне просто нравится писать…

Саврасов принял меня в мастерскую.

* * *

Преподаватели мои были прекрасные люди. Они все умерли. Последний из них - В. Д. Поленов - недавно[151]. И все они у меня там, где-то внутри меня, глубоко. Воспоминания о них родят слезы несказанной благодарности. Жизнь и характер слагались под влиянием радости и безграничной доброты, которые я встретил в них. Они несли дары высоких чувств, восхищения искусством.

* * *