Константин Коровин вспоминает…

- Маша, - сказал он сестре, - знаешь что, отдадим ему свой участок… Хотите, в Гурзуфе, у самых скал… Я там жил два года, у самого моря… Слушай, Маша, я подарю эту землю Константину Алексеевичу… Хотите? Только там очень море шумит, «вечно»…[231] Хотите?…[232] И там есть маленький домик. Я буду рад, что вы возьмете его…

Я поблагодарил Антона Павловича, но и я у самого моря не смог бы жить - я не могу спать так близко, от него у меня всегда сердцебиение…

Это была последняя моя встреча с А. П. Чеховым[233].

После я жил в Гурзуфе и построил себе там мастерскую[234]. И из окна моего был виден домик у скалы, где когда-то жил Антон Павлович. Этот домик я часто воспроизводил в своих картинах… Розы… и на фоне моря интимно выделялся домик Антона Павловича. Он давал настроение далекого края, и море шумело около бедного домика, где жила душа великого писателя, плохо понятого своим временем.

- Меня ведь женщины не любят… Меня все считают насмешником, юмористом, а это не верно… - не раз говорил мне Антон Павлович.

Апельсины

От зари до зари

Лишь зажгут фонари,

Вереницы студентов

Шатаются…

Мы были молоды, и горе еще не коснулось нас.

Весной, после долгой московской зимы, мы любили «пошататься» в предместьях Москвы.

- Пойдемте в Петровское-Разумовское, - предложил Антон Павлович Чехов.

Брат его Николай, художник[235], уговаривал идти в Останкино: там Панин луг и пруд, будем купаться.

- Нет, купаться рано! - сказал Антон Павлович, - только пятое мая. Я не позволю, я доктор. Никого еще не лечил покуда, и кто будет лечиться у меня - тоже не знаю, но все-таки - врач и купаться запрещаю… Да, я врач! Диплом повешу в рамке на стену и буду брать за визит. Раньше не думал об этом. А забавно, как это в руку при прощании незаметно сунут свернутую бумажку… Буду брать и опускать глаза, или лучше - глядеть нахально: посмотрю, что дали, и положу в жилетный карман. Этак, развязно. Вот так! - показал Антон Павлович. - А покуда что немного денег есть. Пойдем, Исаак, - обратился он к Левитану, - сбегаем в лавочку и купим на дорогу чего-нибудь поесть.

У Чехова мы всегда встречали много незнакомых нам людей: студентов - сверстников его, рецензентов, журналистов, - в это время он писал под псевдонимом Чехонте.

На сей раз в его комнатке в гостинице «Восточные номера» был особый человек. Небольшого роста, белобрысый, лицо в веснушках, рот дудочкой, светлые усики и сердитые брови. Серые глаза глядели остро, сразу было видно, что это человек серьезный. Говорил он резко и очень строго. И смешливости, какая была в нас, не было и следа.

Он говорил, обращаясь к брату Чехова:

- Медицина не наука, фикция! Никакой уважающий себя человек не возьмет этой профессии. Я это сознал и выбрал филологический факультет.

Он сдвинул брови и вытянул губы в дудочку.

Какой сердитый! - подумал я.

Антон Павлович и Левитан вернулись. Положили покупку на стол.

- Ну, собирайся, Николай, - сказал Антон Павлович. - Давай вот эту корзинку.

- Антоша, послушай! Новичков уверяет, что медицина ерунда, фикция, а ты теперь лекарь, плут и мошенник, - говорил брат Антона Павловича, завертывая в бумагу печеные яйца.

- Да, да, верно, все верно, - ответил Антон Павлович.

- Половина кладбищ - жертва докторов, - сказал Новичков и сдвинул бровки.

Антон Павлович засмеялся.

- Я один сколько народу уморю! Вы замечательный человек, Новичков. Вам надо бы юридический факультет. Вы - судья праведный. Ну, идем!

Мы вышли.

Как хорошо на улице! Тарахтят колеса по сухим мостовым, солнце светит радостью, синие тени отделяют заборы, деревья и резко ложатся на землю.

Какой контраст: солнце, весна, воздух и накуренная комната номеров!

Идем, а навстречу процессия похорон. Шагают понурые люди, жена, наклонив голову, у самого гроба; потом кареты, извозчики с родными, знакомыми.

- Весной лучше жениться… Как вы думаете? - обратился Антон Павлович к Новичкову, но тот ничего не ответил.

Сады, за заборами бузина зеленая, яркая. Тверская-Ямская, лавки, магазины, церкви. А вот и «Трухмальные» ворота.

- Читайте, - сказал Николай Чехов, - что написано: нашествие галлов и с ними двунадесяти языков. Вот они здесь когда-то были, чувствовали. Изящные кирасиры, гусары, гвардия, французы, испанцы, итальянцы, саксонцы, поляки, далматийцы, монегаски, мамелюки и сам Наполеон. Когда он увидел впервые самовар, здесь в Москве, то… - И брат Николай пропел:

Что за странная машина!

Усмехнувшись молвил галл.

Это русская утеха.

Это русский самовар…

- Правда, мне надо быть поэтом? Как я стихом-то владею.

Вдруг и новый наш знакомый Новичков открыл ротик и с серьезной миной запел тенорком:

И всегда вперед стремился

Ты, идейный человек.

Сеять правду не скупился.

Презирая жалкий век.

Мы остановились и глядели на Новичкова. Что будет дальше? Но он презрительно замолчал.

Антон Павлович, севши на край канавы, на травку, вынул из кармана маленькую книгу и что-то быстро записал.