Константин Коровин вспоминает…

Мы шли сухой дорогой - шоссе. Справа прятались и выглядывали из пуховых весенних садов деревянные дачи, были в садах вишневые в цвету деревья, яблони, акации и желтоватые пушные тополя. На всем блестело солнце. Домики были, как детские игрушки: весело раскрашены, ставни закрыты. Москвичи еще не переезжали в них.

Слева протянулось большое поле Ходынское. Мы подходили к Петровскому дворцу. Я любовался архитектурой. Такие формы бывают на старых фарфоровых вазах, где пейзажи и все дышит радостью, обещанием чего-то восхитительного, фантастического…

О своем впечатлении я сказал Антону Павловичу.

- Да, - ответил он, - вся жизнь должна быть красивой, но у красоты, пожалуй, больше врагов, чем даже было у Наполеона. Защиты красоты ведь нет.

Дворец стоял на кругу ровной площадки. Впереди шло Петербургское шоссе. По кругу, прислоненные к большим серебристым тополям, стояли длинные скамьи, выкрашенные в яркий зеленый цвет. На одну из них мы сели. Все были голодны и занялись едой.

К нам подошел разносчик, снял с головы лоток, поставил рядом на скамейку и пропел: «Пельсины хорошие!»

Антон Павлович спросил:

- Сколько, молодец, за все возьмешь?

Разносчик сосчитал апельсины.

- Два сорок.

- Ну, ладно, я дам тебе три рубля, только посиди часок тут. Я поторгую. Я раньше торговал, лавочником был. Тоже хочется не забыть это дело.

Разносчик посмотрел хитро:

- Ваше дело, пожалуйте.

Он взял трехрублевую бумажку, положил в большой кошель, который спрятал за голенище сапога, сел рядом и добавил:

- Чего выдумают!

Подошли две женщины с серьезными скромными лицами и с ними старик в военной фуражке. Он взял апельсин в руки и спросил почем.

- Десять копеек, - ответил Чехов.

Старик посмотрел на разносчика и на Чехова:

- Кто торгует-то?

- Я-с, все равно-с, - сказал Чехов. - Мы сродни-с.

- Пятнадцать копеек пара. Хотите? - сухо предложил старик.

- Пожалуйте-с, - согласился Антон Павлович.

- Ну и торговля! - сказал разносчик. - Этак всякий торговать может.

Подошел какой-то франт изнуренного вида. На руках его были светлые лайковые перчатки. Спросил почем апельсины.

- Если один, то десять копеек. Если десяток, то рубль пятьдесят.

- То есть, как же это? - недоумевал франт, - считать не выучились еще?

Взял апельсин и ушел.

Какая- то молоденькая барышня спросила, сколько стоит десяток.

- Рубль, - ответил Чехов.

- Дорого. А полтинник хотите?

- Пожалуйте, - ответил Чехов.

- Ишь запрашивают! - Барышня выбирала апельсины и клала сама в мешок.

- Может быть, кислые они у вас?

- Кисловаты, - сказал Чехов.

Она посмотрела на него и выложила все апельсины по одному обратно.

- Попробуйте один, денег не надо.

Она облупила апельсин и съела.

- Кисловаты, - сказала барышня и ушла.

- Ну и торговля - возмущался разносчик.

- Хотите сорок копеек за десяток? - вернувшись, предложила барышня.

- Хорошо-с, пожалуйте, - ответил Чехов. - Только без кожи.

- То есть, как же это без кожи.

- Кожей отдельно торгуем-с.

Барышня глядела удивленно.

- Кто же кожу покупает?

- Иностранцы-с, они кожу едят.

Барышня рассмеялась.

- Хорошо, давайте без кожи, но это так странно, я в первый раз слышу.

Чехов уступил апельсины с кожей.

- Ну, торговля! Торговать-то надо орешек в голове иметь. А это что? Отец тебя мало, знать бил. Этак-то товар отдавать дарма. Дурацкое дело не хитрое. Али деньги крадены?

Разносчик рассердился.

- Десяток остался. Это берем себе в дорогу, а вот пяток бери себе, - сказал ему Чехов.

Мы пошли дорогой на Петровско-Разумовское. Но пройдя немного услышали сзади свистки. Оглянулись и увидели бежавших в нашу сторону двух городовых и разносчика.

Мы остановились. Разносчик показывал на нас городовым и кричал:

- Эти самые студенты!

Подбежали полицейские:

- Пожалуйте в участок.

- Зачем в участок? - взъерошился Новичков.

- Не-че, пожалте! Евонные пельсины усе съели. Там разберут.

Чехов смотрел на разносчика. Левитан возбужденно повторял:

- Ах, как подло, как подло!

Нас повели как полагается - как арестантов, сзади и спереди по городовому. Они поглядывали на нас серыми глазами, похожими на пуговицы. Видно было, что им нравилось то, что поймали студентов и ведут их на суд праведный.

У самой Петровской заставы ввели нас во двор и приказали подняться на крыльцо грязного одноэтажного кирпичного дома с обвалившейся штукатуркой. Мы вошли в комнату, где пахло затхлостью и сыростью. Комната разделялась деревянной решеткой желтого цвета, за решеткой был человек в котелке, с русой бородкой и румянцем во всю щеку, Увидев нас, он громко завопил:

- Книжники, фарисеи, попались, голубчики! Папиросу немедленно потомственному почетному!

Нас провели в другую, большую комнату участка, где справа за столом сидел писарь. Мы присели на лавки. В тишине комнаты было слышно, как перо писаря скрипело. Полная печали, с заплаканными глазами, плохо одетая женщина, наклонясь, шепотом говорила писарю:

- Андрей, а может, и не Андрей. Кто знает? А ее канарейкой авали, а кто Шурка-Пароход…