Константин Леонтьев

"Все истинные художники, все поэты, все мыслители, одаренные эстетическим чувством, не любили {среднего человека}". "Все истинные поэты и художники {в душе} любили дворянство, высший свет, двор, военное геройство". "Байрон бежал из {цивилизованных} стран в {запущенные тогда и одичалые сады} Италии, Испании и Турции. Тогда в Турции ещё жил Али-паша Янинский, которого свирепость была живописнее серой свирепости французских коммунаров; в Италии в то время было ещё восхитительное царство развалин и плюща, калабрийских разбойников, мадонн и монахов. "Ограниченный" сардинский король не запирал ещё первосвященника римского в ватиканскую тюрьму и не обращал ещё с помощью людей {прогресса} всемирного города в простую столицу неважного государства. В Испании боя быков ещё не стыдились тогда. И даже сражаясь за Грецию, великий человек не предвидел, что интересная Греция Корсара в Фустанелле - есть лишь плод азиатского Давления, спасительного для поэзии, и что освобожденный от турка Корсар наденет дешевый сюртучишко и пойдет болтать всякий вздор на скамьях афинской "говорильни". "Без мистики и пластики религиозной, без величавой и грозной государственности и без знати, блестящей и прочно устроенной, какая же будет в жизни поэзия?.. Не поэзия ли всеобщего {рационального мещанского счастья}?.." К. Н. более всего заботила не "эстетика отражений" на полотне или в книгах, а эстетика {самой жизни}. Он все ещё верил и надеялся, что эстетика жизни, эстетика {единства в разнообразии}, сохранится на Востоке, тогда как на Западе казалось ему безнадежно проигранным дело эстетики жизни, - там и "эстетика отражений" скоро будет невозможна. Он видел, что экзотический, живописный быт Востока разрушался. Особенно остро подмечал он этот прогресс у балканских славян, которых не любил и с которыми не связывал никаких надежд. Все надежды его были связаны с византийским духом, с греческим православием и с Турцией, которые препятствуют либерально-эгалитарному прогрессу и спасают от разложения. Наблюдения над жизнью славян в Турции и на Балканах поколебали в нем веру в племенной, национальный принцип и привели к отрицательному отношению к панславизму. О национальной политике потом им были высказаны необычайно острые и глубокие мысли. Внутренняя драма К. Н., которая привела его к религиозному кризису, к ужасу гибели и исканию спасения, была в том, что он страстно искал земной радости, земной прелести и земной красоты и не верил в прочность и верность всего земного. Чувство гибели всего земного, тленности земной красоты было у него уже до духовного перелома. Это чувство было заложено в его романтическом темпераменте. Как романтик, хотел он во имя красоты противоречий, страданий и неосуществимости желаний. Романтическая эстетика К. Н. требовала существования зла наряду с добром. Это повлияло и на все его понимание христианства.

В такой духовной атмосфере окончательно созрел в К. Леонтьеве художник. Он пишет прекрасные, красочные повести из жизни христиан в Турции, которые ждут ещё справедливой оценки. В некоторых рассказах он обнаруживает изумительный объективный дар художественного воспроизведения быта Востока. Таковы повести и рассказы, помещенные во втором томе собрания сочинений - "Очерки Крита", "Хризо" и др. Очень хороша старинная восточная повесть "Дитя души". Наряду с этим он пишет вещи совершенно субъективные, представляющие автобиографическое отражение его собственной судьбы. Так, лучшая из его субъективных вещей "Египетский голубь", написанная позже, имеет огромное значение для его биографии. Вся повесть ведется от лица человека, искавшего, подобно самому К. Н., счастья в красоте и упоении жизнью Востока, где он служит дипломатом. Большая часть повествования окрашена языческой радостью и упоенностью, проникнута своеобразным леонтьевским эротизмом, но написана после того, как герой пережил внутреннюю катастрофу и потерял все надежды на земное счастье. Он стоит в церкви в один из дней, когда все земное, самое прекрасное и радостное, оказалось неверным и непрочным, и, когда диакон стал молить о христианской кончине жизни нашей "безболезненной" и "мирной" и о "добром ответе на суде Христовом", он "вдруг почувствовал желание положить глубокий поклон, и встал с земли нескоро, и, касаясь лбом пола, думал: "Вот этого, конечно, {и только этого}, мне должно желать". И образ пленявшей его Маши Антониади далеко отодвинулся от него. Повесть "Египетский голубь" написана ретроспективно, но она насыщена мотивами восточной жизни К. Н. и отражает время его консульской службы со всеми обманчивыми и неверными радостями.

Одно из лучших художественных творений К. Леонтьева - это повесть "Исповедь мужа (Ай-Бурун)". Впоследствии он резко осудил это произведение и не хотел, чтобы оно было перепечатано. Вот его собственный отзыв: