Константин Петрович Победоносцев: великий инквизитор или рыцарь православной монархии?

Бабушка бывало сидит с Екатериной Александровной и пьёт чай, а мы с Константином Петровичем пьём чай отдельно. Помню, как он повёл меня однажды в свой деловой кабинет. Там было много народу. Огромная и толстая монашенка, архиерей, важные чиновники и генералы. Не помню, какие вопросы они мне задавали и что я отвечала, но всё время у меня было сознание, что я с моим ДРУГОМ и все это понимают, и это вполне естественно, что уже немолодой Победоносцев мой ДРУГ.

Рядом с кабинетом была ещё какая-то ОСОБЕННАЯ КОМНАТА. В ней все стены были завешаны детскими портретами, а в углу стоял настоящий волшебный шкаф. Оттуда извлекались куклы, книги с великолепными картинками, различные игрушки… Помню, однажды я была у Константина Петровича на Пасху. Он извлёк из шкафа яйцо лукутинской работы и похристосовался со мною. Внутри яйца было написано: „Его Высокопревосходительству Константину Петровичу Победоносцеву от петербургских старообрядцев“. Это яйцо я потом очень долго хранила.

Однажды Константин Петрович приехал к бабушке в обычном своём засаленном сюртуке, галстуке бантиком, криво повязанном, и произнёс: „Я был сейчас, любезнейшая Елизавета Александровна, во дворце у Марии Фёдоровны12…“ — и потом он начал длинный разговор о том, какие люди раньше были (Елена Павловна!..) и какие теперь пошли… Я была страшно удивлена. Цари были у меня чем-то совершенно сказочным. Я была уверена, например, что царская карета обязательно должна ездить по коврам и по аналогии со спускаемыми с берега в море лодками, которые я часто видела. Я думала, что ковры перед царской каретой так же заносятся, как козлы, по которым подвигается лодка… А тут вдруг засаленный сюртук и кривой галстук Константина Петровича.

Когда я приезжала в Петербург, бабушка в тот же день писала Победоносцеву: „Любезнейший Константин Петрович. Приехала Лизанька!“ А на следующее утро он появлялся с книгами и игрушками, улыбался ласково, расспрашивал о моём, рассказывал о себе.

Научившись писать, я стала аккуратно поздравлять его на Пасху и на Рождество. Потом переписка стала более частой. К сожалению, у меня сейчас не сохранились его письма. Но вот каково приблизительно их содержание. На половинке почтового листа, сложенного вдвое, каждая последующая строчка начинается дальше от края бумаги, чем предыдущая. Обращение всегда „Милая Лизанька!“. Первые письма, когда мне было лет шесть — девять, заключали только сообщение, что бабушка здорова, скучает обо мне, подарила Марфиньке огромную куклу и т. д. Потом письма становятся серьёзнее и нравоучительнее.

Я помню, что в минуты всяческих детских неприятностей и огорчений я садилась писать Константину Петровичу и что мои письма к нему были самым искренним изложением моей детской философии.

И вот, несмотря на то, что семья моя была ему совершенно чужой, Константин Петрович быстро и аккуратно отвечал на мои письма, действительно ощущая меня не как „бутуза и клопа“, а как человека, с которым у него есть определённые отношения. Помню, как наши знакомые удивлялись всегда: зачем нужна Победоносцеву эта переписка с маленькой девочкой? У меня на это был точный ответ: „Потому что мы друзья!“

Так шло дело до 1904 года. Мне исполнилось тогда двенадцать лет. Кончалась японская война. Начиналась революция.

Я слушала приезжающих из Ялты ораторов, сама подвергалась ежедневному распропагандированию и чувствовала, что всё трещит, всё, кроме моей личной дружбы с Константином Петровичем.

Долой царя? Я на это легко соглашалась. Республика? Власть народа? — тоже всё выходило гладко и ловко. Российская социал-демократическая партия? Партия социалистов-революционеров? В этом я, конечно, разбиралась с трудом. В общих чертах вся эта суетливо-восторженная и героическая революция была очень приемлема, так же, как и социализм, не вызывая никаких возражений. А борьба, риск, опасность, конспирация, подвиг, геройство — просто даже привлекали. На пути ко всему этому стояло только одно, НО ОГРОМНОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ — Константин Петрович Победоносцев. Увлечение революцией казалось мне каким-то ЛИЧНЫМ предательством Победоносцева, хотя, между прочим, ни о какой политике мы с ним не говорили никогда.

Помню сатирические журналы того времени. На красном фоне революционного пожара зелёные уши „нетопыря“. Это меня просто оскорбляло. Я любила старческое лицо Победоносцева с умными и ласковыми глазами в очках, со складками сухой и морщинистой кожи под подбородком. Но изображать его в виде „нетопыря“ с зелёными ушами — это была в моих представлениях явная клевета.

Я решила выяснить все свои сомнения у самого Победоносцева. Помню, с каким волнением я шла к нему!

Тот же ласковый взгляд, тот же засаленный сюртук, тот же интерес к моим интересам. Мне казалось, что одно мгновение — и вопрос будет решён в пользу Константина Петровича.

— Константин Петрович, мне надо поговорить с Вами серьёзно, наедине.

Он не удивился, повёл меня в свой кабинет, запер дверь.

— В чём дело?