Константин Великий

В честь победы у Мульвийского моста в 315 году в Риме, между Палатином и Колизеем, была построена трехпролетная Триумфальная арка высотой 21 метр и шириной 25,7 метра, известная как арка Константина. В политическом смысле она уникальна тем, что посвящена победе не над внешними врагами Рима, а над внутренним. В архитектурном отношении она примечательна тем, что воспроизводит элементы декора трех других знаменитых триумфальных арок Рима — Траяна, Адриана и Марка Аврелия, то есть так называемых «хороших императоров» из династии Антонинов, столь милых сердцу римлян. Как и на остальных арках, здесь соблюдены все законы жанровых изображений, где целый калейдоскоп мифологических сюжетов римского язычества символизирует конкретные исторические события. Среди них есть и жертвоприношения языческим богам, в которых участвуют самые признанные политики в Риме императора Константина на момент 315 года, — его отец Констанций Хлор и его коллега-август Лициний. Любили и умели в Вечном городе строить на века, а ведь эта арка была воздвигнута в кратчайшие сроки, что во многом объясняет ее эклектические заимствования из уже существующих образцов. Однако парадокс был в том, что пока художники обдумывали рельефы Лициния, увековеченный ими в мраморе август уже добивался лавров Максенция, ведя с Константином открытую войну. История Империи продолжалась. Константину на тот момент было 40 лет.

29. Лициний против Максимина Дазы

Победа Константина над Максенцием привнесла в жизнь Римской империи тектонические изменения. Во-первых, из наместника Галлии и Британии Константин в один день стал августом всей западной части Империи, причем при полной поддержке «Сената и римского народа» и без тени сомнения со стороны кого-либо, что он имел право это сделать. Галериевским ставленникам на Балканах и в Египте ничего не оставалось, как натужно аплодировать этой победе и размышлять о том, почему не они оказались на его месте и, наоборот, почему они ничего не сделали, чтобы предотвратить эту победу. Во-вторых, и Лицинию, и Максимину Дазе стало ясно, что сын «блаженного» Констанция не только может удрать из укрепленного дворца через всю Европу, но также «прийти, увидеть и победить», как говорил о себе Цезарь, любого из них — ведь в гражданских войнах Константин впервые взялся за оружие и тут же добился абсолютных успехов. Соответственно, отношение к Константину у всех его врагов было уже совсем не тем, что вчера или позавчера. В-третьих, единственная «идеологическая партия», которой эта победа принесла что-то реально ощутимое, — это была Церковь, и можно было ничего не знать об отношении Константина к христианству, но всем стало ясно, что успехи Константина — это успехи Церкви и поражения Константина — это поражения Церкви. Не потому, что сам он специально помогал Церкви, а потому, что только в его политических победах Церковь могла быть реально заинтересована.

Отныне единственная теоретическая возможность остановить Константина могла заключаться только в безоговорочном союзе Лициния и Максимина Дазы, если бы каждый из них увидел свою миссию в «спасении языческого Рима», но языческий Рим в этот момент сам был на стороне Константина, а самое главное — сами тетрархи чувствовали друг в друге смертельных врагов. Столь сильные чувства были связаны с тем, что после смерти Галерия в 311 году вся его балканско-азиатская «вотчина» представляла собой пространство широкой фантазии каждого из этих двух тетрархов, где по этому пространству между ними должна проходить наиболее справедливая граница в том специфическом понимании справедливости, какое могло быть у лучших друзей Галерия.