Константиновский равелин

Евсеев поспешно задернул занавеску, будто марля могла его оградить от всего происходящего, хрустнул пальцами, стал ходить по комнате в ожидании вызванных.

Первым пришел старший краснофлотец Булаев. Постучав и попросив разрешения войти, он пытался протиснуть свое огромное мускулистое тело в приоткрытую дверь, и от старания ничего не задеть и не повредить (обладая большой силой, он боялся неосторожным движением проявить ее) на его широком квадратном лбу выступили крупные капли пота. Наблюдая за ним, Евсеев не смог сдержать доброй улыбки и сказал почти весело:

— Да вы откройте дверь пошире!

— Ничего… Я так… — окончательно смутился Булаев. Примерный, дисциплинированный, он даже дружеские замечания начальства переносил очень болезненно. Наконец, покончив с дверью и громко пристукнув каблуками тяжелых рабочих ботинок, он отрапортовал:

— Товарищ капитан третьего ранга, старший краснофлотец Булаев прибыл по вашему приказанию!

— Садитесь, товарищ Булаев, — кивнул на табурет Евсеев. — Подождем остальных и тогда начнем.

Лейтенант Остроглазов и главный старшина Юрезанский вошли вместе. И может быть, поэтому Евсеев только сейчас заметил, насколько различна их внешность.

Остроглазов был небольшого роста, слегка сутулый и даже тщедушный. Жиденькая челка черных волос по-детски зачесана набок. Казалось, что он не сможет выдержать сколько-нибудь серьезного испытания. Но Евсеев знал, что это впечатление обманчиво. Несмотря на хилый вид, Остроглазов был упорен и вынослив. И кроме того, он прекрасно знал и любил свое дело. Говорили, что, когда его назначали в службу охраны рейда, начштаба флота в шутку сказал:

— Остроглазов? Вот и хорошо! В охране рейда только остроглазые и нужны!

Сам Остроглазов не подтверждал достоверность этих слов, но рейдовую службу нес безупречно. Люди его любили.

Сейчас, стоя рядом с Юрезанский, Остроглазов казался мальчиком. Главстаршина был на полторы головы выше и вдвое шире в плечах. Он носил морскую форму со вкусом, щеголевато, и даже в эти трудные дни с его брюк не пропадали острые, как бритвенное лезвие, складки. Кучерявый чуб его (давно переросший уставные нормы) постоянно блестел, смазанный какой-то неведомой жидкостью. Даже самое пустяковое поручение Юрезанский старался выполнить лихо, будто любуясь со стороны собою. Родился он под Одессой, но все считали его одесситом и, когда речь заходила о нем, лукаво подмигивали:

— Юрезанский? Этот черта молиться заставит! Одесса-мама!

И словно подтверждая, что черту действительно при встрече не поздоровится, мерцали под разлетистыми бровями Юрезанского цыганские с хитринкой глаза.

Осмотрев вошедших с ног до головы и порадовавшись их подтянутому виду, Евсеев указал на свободные стулья. Последним вернулся Варанов и, увидев всех в сборе, удовлетворенно кивнул головой.

— Товарищи! — сказал Евсеев, прикалывая к стене лист бумаги. — Я вас собрал вот для чего. Взгляните сюда!

Все посмотрели на приколотый план. На нем был изображен равелин и часть Северной стороны. Коса земли, сужаясь, бежала к морю и, превратившись в узкую полоску, кончалась подковой равелина, выгнутой в сторону моря. С трех сторон омывало море вековые стены, и только с четвертой, северо-восточной, был открытый и свободный путь. Сюда и легла тяжело указка Евсеева, нацелившись острием в проход, и всем стало ясно без слов, что здесь, на этом участке, будет решаться судьба равелина.

Остроглазов приглаживал ладонью сползающую на глаза челку; Булаев смотрел серьезно, исподлобья, катая на скулах желваки; Юрезанский сидел легко и прямо, с интересом щуря цыганские глаза. Казалось, он один не чувствовал всей сложности и напряженности момента.

— Немцы будут пытаться взять равелин только отсюда, с северо-востока, — продолжал Евсеев, и указка сделала стремительный прыжок в сторону равелина. — Попытка взять крепость с моря маловероятна.

Капитан 3 ранга сделал паузу, выждал, внимательно изучая лица. Никто не возражал. Варанов утвердительно кивал головой, Юрезанский смотрел в угол комнаты, где громко треща, билась о стену крыльями залетевшая с улицы большая стрекоза.

— Так вот! — голос Евсеева становился тверже, усиливался. — На этом ответственном участке мы имеем самые плохие условия обороны: во-первых, вот этот проход-траншея, которая почти не простреливается ни с одной точки равелина, и, во-вторых, слабая защита входа во двор — всего-навсего дверь листового железа, легко пробиваемая пулями автоматов.

Евсеев вновь сделал паузу, давая продумать сказанное. Стрекоза, вылетев из угла, описала два широких круга над головами и тяжело шлепнулась на схему, распластав крылья.

— Да вышвырните ее к черту! — раздраженно сказал Варанов, с детства не любивший и даже побаивавшийся жуков, гусениц и других насекомых.

Юрезанский с затаенной улыбкой подкрался и схватил стрекозу за хвост. Та вмиг изогнулась и больно укусила его за палец.

— Подлюка! — беззлобно выругался Юрезанский и выбросил стрекозу в окно. Теперь ничто не мешало сосредоточиться. Евсеев сказал: