Константиновский равелин

Оставшись один, Калинич поспешно оглянулся вокруг. Дым и пыль после взрывов еще не осели, и все во дворе просматривалось, как сквозь густой туман. Где-то, совсем рядом, еще невидимые, кричали немцы, и это заставило его поторопиться встать. Но, вставая, он ступил на раненую ногу и тотчас же вскрикнул от стреляющей боли, чуть было не потеряв равновесие. Он поискал вокруг себя глазами и увидел кусок доски, вышвырнутый сюда при взрыве. Добравшись до него ползком, он приспособил его вместо костыля и таким образом, неся на весу ногу, сумел довольно быстро дотащиться до входа в равелин. Здесь, лавируя между набросанных взрывами камней, он уверенно прошел по темным переходам, пока не очутился у потайной двери, через которую уходили равелиновцы. Стерев со лба холодную испарину, комиссар решительно толкнул дверь вперед. Рев взбудораженного моря, приглушенный ранее стенами, ринулся ему навстречу вместе с горьковатой влагой крепкого упругого ветра. Калинич вышел на парапет и, прислонившись головой к стене и раскинув руки, стоял, не думая ни о чем, закрыв глаза, вдыхая полной грудью живительную прохладу моря. Внезапно он вздрогнул: где-то на крыше, над самой головой, раздались сухие очереди автоматов. Ему не было видно стреляющих, но он догадался, что огонь ведут по Зимскому, и облегченно вздохнул: значит, Алексей еще жив и плывет, плывет к своим! Он так обрадовался этой догадке, что даже не заметил, как совсем рядом, за выпуклостью стены, зазвучала картавая возбужденная речь. Она быстро приближалась, и Калинич едва успел взвести пистолет. Прямо на него вылетел с автоматом на шее чужой, словно марсианин, солдат. Калинич выстрелил. Солдат без единого звука качнулся и упал лицом вперед, звякнув каской о массивные плиты парапета. Но сзади, вплотную за ним, бежало еще несколько человек, и они, еще не сообразив, что произошло, вылетали под выстрелы Калинича.

Бах!

Бах!

Еще и еще!

Бах!

Сколько? Шесть или семь? Он сбился со счета.

Бах!

Бах!

Озверев от неожиданной гибели товарищей, прямо на него несутся несколько человек.

«Нет, шалишь!» — Калинич прикладывает к виску холодный кружочек дула. Щелк!

В голове стоит звон от опущенной пружины. Что такое? Осечка?!

Он пытается вновь взвести курок, но кто-то хватает его за руку, и в то же мгновение его сбивают с ног. Над ним поднимается сразу несколько прикладов, но все это останавливает резкий, повелительный окрик:

— Штильгештанден!

Солдаты застывают с поднятыми прикладами и тотчас же расступаются, давая дорогу офицеру. Офицер пристально смотрит на лежащего Калинича, и вдруг в его зрачках вспыхивает удивленный злорадный огонек.

— Ко-ми-ссар?!

Калинич смотрит на потускневшее золото комиссарских нашивок — немец неплохо разбирается в знаках различия. Затем губы его трогает презрительная усмешка, и он поправляет немецкого офицера:

— Батальонный комиссар!

— О! — удивлен откровенностью немец.

— Большевик! — добавляет Калинич.

Кажется, немец окончательно сбит с толку. Но в его глазах уже погас интерес к раненому. Он отходит от Калинича и холодно бросает:

— Ви есть наш враг и должен быть уничтожен! Но ми тоже есть гуманист! Ми не будет вас немножечко пытайт! Для тшего? Посмотрит! — Немец широко окинул рукой противоположный горящий берег Севастополя. — Все кончин и так! Фолле зигес! Россия больше не существуйт!

— А все-таки наши еще вернутся! — упрямо сказал Калинич и, отвернувшись, стал смотреть в сторону Инкермана, где над резкими очертаниями холмов чуть золотилось небо перед восходом солнца.

— Ха-ха-ха-ха! — деланно рассмеялся офицер на слова Калинича. — Комиссар есть небольшой шут-ни-чок! Ви говорийт предсмертный бред! Майер! — крикнул он уже по-немецки. — Приготовьте веревку — повесим его тут же, на балконе!

Он кивнул на решетку балкона, и Калинич понял, на что осужден. Ну что же! Этого следовало ожидать! Только как хочется увидеть последний раз солнце! Хотя бы один луч! Луч солнца над разрушением, мраком и исковерканной землей!

У самого моря Майер, чертыхаясь, старается намылить петлю. «Идиот, — думает о нем Калинич совершенно спокойно, — не знает, что мыло плохо мылится в морской воде!»

Наконец веревка готова, и несколько солдат привязывают ее к поручням балкона. Петля болтается высоко, и солдаты что-то кричат своим товарищам, усеявшим крышу равелина. Те понимающе машут руками, и вскоре на парапет летят пустые ящики.

Калинич безразлично наблюдает за всеми приготовлениями, словно совсем не он приговорен здесь к смерти. Один из солдат подбегает к нему, хватает под мышки и ставит на ноги. Затем сам становится рядом с ним, сравнивая свой рост с комиссарским. Калинич чуть-чуть повыше. Солдат влезает на сделанный из ящиков помост и смотрит, не высока ли для комиссара петля.

— Гут! Гут! — веселятся солдаты, хлопая товарища по плечам за сообразительность.

Майер подходит к офицеру, который следит за всем этим безучастным взглядом, и докладывает, что все готово. И вновь в глазах немца вспыхивает огонек. Он приближается к Калиничу и говорит нежнейшим, медовым голосом:

— Битте, товарищ ко-ми-ссар!