Констебль с третьего участка (сборник)

Однако всё же наступил тот далеко не прекрасный день, когда высокий суд Дубровлина объявил о начале слушаний по «делу об убийстве матери Лукреции и иных преступлениях против людей и короны». Ох, что тут началось! Ушлые папарацци осаждали всех – от Старика до мальчишек-посыльных, – надеясь вытянуть хоть какие-то подробности, какую-то сенсацию… От прочитанного по этому поводу в газетах сержант Сёкли ругался в голос – такого надомысливали порой, что диву даёшься. Только «Светский хроникёр» ограничился короткой заметкой, что редакция не желает строить догадки и будет печатать отчёт с иллюстрациями с каждого заседания. Ведущий же его «криминальной колонки» (если такое определение вообще применимо к разделу салонной газеты) Фемистокл Адвокат отловил меня на патрулировании, смущаясь, словно девица на первом свидании, признался, что уже опубликовал под псевдонимом два детективных рассказа в одной из газет, и попросил, когда всё закончится, поделиться подробностями. Отказывать причин у меня не нашлось, да и желания тоже, так что я твёрдо пообещал удовлетворить его любопытство взамен на газеты с опубликованными детективами. И, знаете ли, не прогадал – чтиво вышло увлекательное. Легану Стойкаслу тоже понравилось, особенно момент пребывания главного героя в каталажке.

– Ну, тут уж грех газетчику было неправду написать, – хохотнул он. – По нашей с тобой милости почти сутки там провёл.

Так, отбиваясь от газетчиков, а иной раз и навирая им с три короба, Третий участок прожил целую неделю, ну а потом от нас отстали – слушания начались. На первом, «техническом» заседании, где выяснялся состав жюри, обвинение, нет ли кому каких отводов и тому подобное, я не был, а вот на следующее вынужден был явиться: всё же это именно я первым прибыл на место преступления и должен был быть допрошен в качестве свидетеля.

Разумеется, прибыл я в суд при полном параде и с медалью на груди. Мэри с миссис О’Дэйбигалл тоже пришли посмотреть, при этом выглядела старушка изрядно помолодевшей. Вот что научный прогресс с людьми делает.

Председательствующий судья Джордж Джеффирс привёл меня к присяге, и представитель обвинения попросил изложить события того злополучного дня, когда мать Лукреция встретила свою судьбу. Ну что же, и изложил. Защитники задали несколько уточняющих вопросов, однако ничего интересного я сообщить им не смог. «Да, сэр, именно сестра Евграфия сообщила мне о преступлении», «Нет, сэр, она не говорила, что произошло убийство, это я уже увидел сам», «Да, я никуда не отлучался до прибытия инспекторов и в осмотре места происшествия участие принимал, сэр».

– И обвинение хотело бы предъявить суду первую улику по делу – дагеротипический снимок с места преступления. Прошу моего помощника передать улику его чести.

Судья Джеффирс внимательно оглядел металлическую пластину с изображением и вынес вердикт:

– Темновато, но рассмотреть можно. Секретарь, предоставьте снимок жюри и защите для ознакомления.

– Ваша честь, – обвинитель просто просиял, услышав эти слова, – как вы совершенно верно заметили, снимок темноват. Поэтому специально для участников процесса, у которых слабое зрение, а также для допущенных в зал зрителей на Третьем участке полиции, ведшем расследование, художником участка, коллежским регистратором Доналлом О’Хара, была изготовлена увеличенная копия, к тому же в цвете. Вы позволите внести её в зал для обозрения?

– Любопытно, – произнёс судья. – Не припомню таких прецедентов. Что ж, для обозрения, но не для приобщения к делу – вносите.

Двое констеблей из Главного управления (именно они охраняют присутственные места и поддерживают в них порядок) внесли сначала здоровенную подставку навроде мольберта, а затем упакованный в бумагу плоский предмет, размерами где-то шесть на восемь футов, установили его, аккуратно разрезали бумагу по краям и сняли её.

Зал ахнул. Я тоже. Под простой обёрточной бумагой в золочёной раме скрывалось полотно, изображавшее нутро чайного домика таким, каким оно было в момент, когда мистер О’Кучкинс снял крышку с объектива своего аппарата. Всё было передано в мельчайших деталях, доподлинно, так, как мне и запомнилось, за небольшим исключением: там был я.

Строго говоря, не только я. Инспекторы Ланиган и О’Ларри стояли, чуть согнувшись над столиком, полускрытым от зрителя телом аббатисы, и явно что-то горячо обсуждали, а чуть в стороне, вполоборота, прямой, как телеграфный столб, застыл ваш покорный слуга и олицетворял… ну, то, про что сержант Сёкли говорил – чего-то там к власти и правопорядку.

Старый судья при виде полотна даже снял пенсне, протёр его и снова водрузил на нос.

– Однако… – крякнул он. – Такого в суде ещё точно не бывало. Господа Ланиган, О’Ларри и… вы, констебль?

– Я, ваша честь. – С места для свидетелей меня ещё никто не отпускал.

– Н-да… – Судья Джеффирс вновь перевёл взгляд на картину. – Оригинально. Талантливо. Свежо. Наглядно. Коллежский регистратор О’Хара, говорите? И как он назвал… вот это?

– Насколько я знаю, «Осмотр места преступления», ваша честь, – ответил обвинитель.