Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма

Характерной чертой этих мероприятий был чрезвычайный режим мобилизации, свойственный всей советской межвоенной политике. Большевики, противостоявшие всему миру своим социалистическим проектом, даже после окончания гражданской войны воспринимали свое положение как постоянную чрезвычайную ситуацию, которая легитимировала в мирное время такие практики военного времени, как мобилизация, приостановление действия законов, массовые операции, экспроприации, захват заложников, депортации и концлагеря. Признаком такого чрезвычайного или аварийного режима стали массовые митинги в ночное время. Выступление Сталина о конституции на VIII съезде началось в 17 часов 25 ноября в Москве и транслировалось в прямом эфире во Владивостоке в полночь 26 ноября (с семичасовой разницей во времени). Газеты сообщали, что жители Советского Дальнего Востока в ту ночь не спали и слушали голос любимого вождя на своих предприятиях, на уличных митингах или дома[192]. Ленинградские и киевские рабочие организованно прослушали текст конституции, переданный по радио в 11 часа вечера. Это не было уникальным случаем. Объявление о новой кампании государственного займа транслировалось по радио в 19:00 1 июля 1936 года, после чего последовали митинги на заводах и фабриках. В 11 часов вечера работники вечерней смены, вместо того чтобы идти домой спать, демонстрировали свой энтузиазм в актовых залах предприятий, внося в фонд государства свою месячную зарплату. Собрания комсомольцев иногда созывались в государственные праздники – в личное время работников. Очевидно, что этот ночной режим был для организаторов митингов способом продемонстрировать свое усердие в мобилизации. В более общем культурном плане это было драматическое вторжение государства в частную сферу и в личное, даже интимное, время. Такой стиль соответствовал модели военизированных отношений между советским государством и обществом и пароксизмальным попыткам большевиков установить контроль над обществом – даже над временем сна и отдыха.

В 1920–1930-х годах правительство решало любые кризисные ситуации так, как если бы оно находилось в состоянии войны и воспроизводило постоянное чрезвычайное положение. Опасения иностранной интервенции практически в любой момент порождало регулярные военные тревоги, наиболее значительные в 1923 и 1927 годах, и милитаризацию экономики, сознания и всего уклада жизни. Массовая мобилизация относится к тем методам военного времени, с помощью которых государство управляло обществом теперь уже в мирное время – экспроприация, надзор, каталогизация и, наконец, внеправовая практика и массовые репрессии. В атмосфере осажденной крепости важной функцией всех мобилизационных кампаний было перенапряжение всех ресурсов, в том числе и человеческих, и направление их на достижение главной цели – построение сильного социалистического государства в кратчайшие сроки. Джон Скотт, молодой американец, работавший в Магнитогорске сварщиком в 1930-х годах, передал в мемуарах атмосферу чрезвычайщины:

С 1931 года и позже, Советский Союз находился в состоянии войны, и люди проливали кровь, пот и слезы. Были жертвы – раненые и убитые, женщины и дети замерзали до смерти, миллионы голодали, тысячи были приговорены военным трибуналом и расстреляны в ходе кампаний по коллективизации и индустриализации. Могу поспорить, что только в битве за черную металлургию Россия понесла больше потерь, чем погибло в битве при Марне. Все тридцатые годы русский народ жил в состоянии войны[193].