Конструирование языков: От эсперанто до дотракийского

Объясняя, каким образом в эсперанто решены эти задачи, Заменгоф приводит довольно много интересных лингвистических рассуждений. Так, он подчеркивает, что все морфемы его языка – это фактически отдельные слова, потому что они могут свободно сочетаться друг с другом и никак не влияют друг на друга; например, fratino 'сестра' состоит из трех частей: frat– 'брат', – in– 'женский пол' и -o 'существительное', которые могли бы даже не объединяться в одно слово. В русском языке это не так: хотя у нас и есть суффиксы, обозначающие лиц женского пола, но они различаются в зависимости от основы. Так, к слову учитель нам надо прибавить суффикс -ниц-а, к слову официант – к-а, а к слову секретарь – ш-а. Я не буду вдаваться в обсуждение, не прибавляют ли эти суффиксы кроме идеи женского пола еще и оттенок пренебрежительности, которого нет в эсперанто, но в любом случае ясно, что по-русски не бывает официантниц и официантш. Точно так же и выбор окончаний существительного в русском языке зависит от основы: к основе официант мы прибавляем в именительном падеже нулевое окончание, а к основе официантк– окончание -а. Таким образом, в русском языке морфемы внутри слова намного сильнее определяют выбор соседних морфем и их внешний вид, чем в языке эсперанто. Тем самым эсперанто по своему морфологическому типу оказывается агглютинативным языком, то есть языком, в котором можно строить слова как довольно длинные цепочки однозначных морфем, мало влияющих друг на друга. Это отличает его от большинства известных Заменгофу европейских языков, которые этими свойствами не обладают и называются флективными{55}. Типичные представители агглютинативных языков – тюркские, например узбекский. В примере (18) на этом языке за корнем apelsin следуют три морфемы, которые обозначают соответственно множественное число, обладателя и местный падеж:

(19) apelsin-lar-imiz-da

апельсин-множ-наш-местн[10]

'в наших апельсинах'.

Но надо признать, что в большинстве тюркских языков морфемы при соединении все-таки в какой-то мере влияют друг на друга, а узбекский – это исключение, поскольку в нем гласные в суффиксах не зависят от гласных корня. А, скажем, в турецком такая зависимость есть: после передних гласных корня (в частности, e или i) в суффиксах тоже будут передние гласные, а после непередних (в частности, a или ı = ы) – непередние:

(20) ev-ler-imiz-de

дом-множ-наш-местн

'в наших домах'

(21) yatak-lar-ımız-da

кровать-множ-наш-местн

'в наших кроватях'.

Таким образом, эсперанто оказывается даже ближе к идеалу взаимно-однозначного соответствия между формой и значением, чем большинство тюркских языков.

Что же касается лексики, Заменгоф так описывает ее подбор:

Словарь составлен мною не произвольно, а по возможности из слов, известных всему образованному миру. Так, напр., слова, одинаково употребительные во всех цивилизованных языках (так называемые «иностранные» и «технические»), я оставил без всякого изменения; из слов, различно звучащих в различных языках, взяты мною или общие двум-трем главнейшим европейским языкам, или принадлежащие только одному, но популярные и у других народов; там, где данное слово в каждом языке иначе звучит, я старался находить слово, которое имело бы только подходящее значение или более редкое употребление, но зато было бы знакомо главнейшим народам (напр. слово «близкий» в каждом языке звучит иначе; но сто́ит взять латинское «ближайший» (proximus), и окажется, что оно, в различных изменениях, употребительно во всех главнейших языках; если я, следовательно, слово «близкий» назову proksim, то я буду более или менее понятен каждому образованному человеку); в остальных же случаях я брал обыкновенно из латинского, как языка полуинтернационального.