Конструктор

Третий тип — «американский» — почти полное отсутствие феодальных отношений, «свободная» земля, на начальных ступенях развития отсутствие абсолютной ренты, зажиточный фермер, огромный внутренний рынок для промышленности.

И что же? Нетрудно видеть, что мощь и размах индустриального развития, мощь и размах роста производительных сил были максимальны именно в Соединенных Штатах.

— Свободная? — почесал я макушку, дочитав до этого момента. — Может и так. А почему у них тогда вскоре Великая депрессия начнется? Какой там год был, по истории изучали, — напряг я память. События из прошлой жизни стали довольно тусклыми. Лишь иногда по ассоциации приходило яркое воспоминание. — Вроде в 33-ем году? Или даже раньше? Как-то не соотносится это событие с утверждением товарища Бухарина.

Действительно, если в Америке у фермеров все хорошо, то с чего у них там проблемы начались? У меня сейчас газет американских не было, иначе мог бы почитать, что там пишут об их экономической ситуации. Но самое главное становится понятно, что именно американского фермера Николай Иванович ставит в пример, как нужно поступить в нашей стране. А это уже прямо противоречит замыслу Сталина, озвученному в его речи летом на Пленуме ЦК.

Я отложил газету за тридцатое число и пододвинул к себе газету за двадцать девятое, где была опубликована моя статья. В самом конце нее шла подпись: автор С. Огнев под редакцией М. Е. Кольцова. Вот эта приписка давала мне надежду, что если кому-то и не понравится моя статья, да даже тому же товарищу Сталину, то сразу меня гнобить не станут. Может, для начала хоть попробуют разобраться, что к чему.

Я перечитал свою статью. В ней говорилось о важности перехода на семичасовой рабочий день и необходимости тщательного контроля за руководителями предприятий, которые в порыве выслужиться, производят его не учитывая особенностей вверенных под их ответственность учреждений. Вроде тут я против товарища Сталина не иду, критикую лишь директоров заводов и фабрик.

— Надо стоять на своем, — пришел я к выводу.

* * *

— Ах ты ж гнида чернильная! — со злостью и возмущением воскликнул Алексей Борисович, прочитав статью некоего Огнева. — Выслужиться я, значит, хочу? Работникам террор устроил? Да кто ты такой, чтобы это писать?

Алексей Борисович был директором текстильной фабрики, и был одним из первых, кто решился на перевод рабочих в своем предприятии на новый график. К сожалению, выработка упала, а спрашивали с Алексея Борисовича по-старому. Пришлось крутиться. Простые призывы на организованных собраниях проявить сознательность и повысить производительность ни к чему не привели. Пришлось нанимать дополнительных рабочих, а где взять деньги на оплату их труда? Ведь выделяемый фабрике фонд ограничен. Мужчина со скрипом и тяжелым сердцем был вынужден пойти на крайние меры — снизить зарплату, хотя изначально в декрете и говорилось о том, что она не поменяется. Тут уж взвыли рабочие, обратившись в профсоюзы. Тогда Алексей Борисович напомнил им, что призывал их трудиться лучше, но его никто не послушал. Председателя профсоюза удалось убедить в своей правоте, а сотрудникам фабрики в наказание он назначил дополнительные часы — раз те против снижения своих зарплат в пользу новых товарищей, пускай тогда отрабатывают, выполняя всю норму. Так они, значит, в газету пошли жаловаться?

— Так, у кого бы узнать, кто этот Огнев?

На Кольцова Алексей Борисович замахиваться даже не думал. Слишком популярный журналист, у него наверняка связей не мало. А вот никому неизвестный Огнев — другое дело. Нет, конечно, если он чей-то протеже, тогда мужчина отступится. Но вдруг нет? Может Михаил Ефимович просто поверил в слова Огнева, тем более что в принципе ни слова лжи написано не было, и решил дать ход громкой статье?

Алексей Борисович был не одинок в своем негодовании. В точно таких же чувствах был и Мирон Дмитриевич, секретарь городского комитета. Только он как раз знал, кто такой Огнев. Мирон Дмитриевич отлично помнил его аналитическую записку и, когда прочитал ее, порадовался, что она не попала в руки кому-то другому. Все потому, что в записке упоминался свояк секретаря партии. На всякий случай уничтожив творение студента, Мирон Дмитриевич и думать о ней забыл. Он не врал, когда говорил Огневу о своей высокой занятости. А тут — поди ж ты, этот мальчишка в редакцию побежал!

Не теряя времени, Мирон Дмитриевич позвонил в ректорат Московского университета и попросил к телефону комсорга Жидунова.

— Георгий Юрьевич, что же ты своих комсомольцев не контролируешь? — с места в карьер начал секретарь.

— О чем вы, Мирон Дмитриевич? — удивился и насторожился Жидунов.