Конструкторы

— Да, дело совсем не в этом. Я, как ты знаешь, возглавлял всю работу над проектом БТ. Далеко не всё удалось осуществить, что можно и нужно было сделать. И знаешь почему? Нашлись люди, которые и знать ничего не хотели, кроме проекта Кристи. «Кристи… Делать, как у Кристи». Доходило до того, что болты и заклёпки заставляли ставить такие же, как на чертежах у Кристи. А когда начались испытания опытного образца, любую поломку объясняли отступлением от проекта Кристи.

Воспоминания были неприятными. Сергей Сергеевич потёр лоб, словно отгоняя докучное видение.

— Была у меня заветная мысль, Миша, — продолжал он, — и знаешь какая? Отказаться от двойного движителя, то есть от колёсного хода. Тогда отпали бы жёсткие ограничения по весу. Можно было бы усилить броню, довести её даже до тридцати миллиметров. Двигатель это позволял — мощность-то полтысячи сил! Видел в мечтах этот танк — компактный, скоростной, а вместе с тем мощный, неуязвимый для врага… Замечательная получилась бы машина!

— Почему же вы не осуществили это, Сергей Сергеевич? Ведь броня у БТ действительно слабовата, — сказал Михаил Ильич, вспоминая фотоснимки, которые видел у наркома.

— А Кристи? Ведь тогда уже ничего не осталось бы от проекта Кристи. Двойной движитель — гвоздь проекта. Да и наши танкисты — я имею в виду высоких начальников — почти все, знаешь ли, бывшие конники, лихие рубаки. Уж очень им нравилось, что танк в бою — на гусеницах, а вырвался к хорошим дорогам — снимай гусеницы, как калоши, и — вперёд на колёсах, с ветерком. Увлекала идея стремительных маршей по хорошим дорогам, прыжки через реки и овраги без мостов и прочий, в сущности, вздор.

— Почему же вы не боролись, Сергей Сергеевич? Это принципиальный вопрос. А в принципиальных вопросах уступать нельзя.

— Пытался, Миша. Немало бумажных копий было сломано. А меня взяли да и отправили к вам в Ленинград под благовидным предлогом. Вот как было дело… А теперь вот лежу и думаю: понаделали этих бетушек тысячи. И ведь с большим напряжением сил народных. А пригодятся ли они? Разразится, не дай бог, большая, тяжёлая война. Быстры эти БТ — да, но броня-то, что называется, фанерная. Начнут они гореть, как свечи. А кто виноват? Не в последнюю очередь и некий Болховитин, который оказался плохим главным конструктором.

«Сказать ему про Испанию?» — подумал Кошкин, но тут же отказался от этой мысли. Ему хотелось, наоборот, как-то подбодрить больного, старого человека, но подходящих слов не находилось.

— Не помню, кто сказал: в жизни не так уж много побеждённых, гораздо больше таких, которые не пытались бороться, — говорил Болховитин, глядя в глаза Михаилу Ильичу. — Я бы добавил: или не способны умело вести борьбу. Я боролся плохо и потерпел поражение. Но ты крепкий мужик, Миша. Крепкой нашей русской, крестьянской породы, И ум у тебя, от души говорю, — повидал я людей всяких и в этом разбираюсь, — ум у тебя крепкий, природный, я бы сказал, ломоносовский ум. Ты не пропадёшь, сдюжишь.

— Благодарю вас, Сергей Сергеевич, за добрые слова, а вам желаю выздоровления. Мне, пожалуй, пора.

— Подожди. Что-то ещё хотел тебе сказать, — заторопился Болховитин. — Да, вот… Знаешь, Миша, несчастье России в прошлом не в последнюю очередь было в том, что служили в ней чаще всего боярину, князю, губернатору, министру и, конечно, царю, а не благу Отечества. То есть, считалось и говорилось, что служат Отечеству, а, по сути, за чины и награды, не мудрствуя лукаво, служили и прислуживали власть имущим. До блага России почти никому дела не было. Считалось, что о нём неусыпно печётся царь. А помнишь стихи Тютчева о Николае Первом?

Не богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые и злые, —
Всё было ложь в тебе, всё призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.

Какие строки, Миша, какие убийственные слова! Одна строка — «служил лишь суете своей» — и всё сказано о повелителе огромной империи, вершившем миллионами судеб и любившем повторять, что он служит «богу и России». Что же сказать о тех, кто «верой и правдой» служил этому лицемеру, этому актёру на троне. В истории остались Пушкин, Лермонтов, которые служили не ему, а России. К чему я это говорю? Служить надо делу, Миша, думать прежде всего о благе Родины — и это тебе мой единственный совет. Боюсь, что я плохо послужил России, когда имел такую возможность. Поэтому и не спокоен я, и мучаюсь, как видишь, даже в час, когда так необходима твёрдость душевная,

Простились по-хорошему, по-русски.