Консул

— Мы можем посетить могилу Ильи Ефимовича? — спросил Константин Сергеевич.

— Да, ради бога! Вы увидите, как необходим памятник. Вот я и собираю по крохам деньги.

"Семь лет собираешь. Миллионы получаешь, торгуешь картинами, эскизами направо и налево. И прикидываешься нищей", — с ненавистью подумала Ирина.

Вера Ильинична посмотрела на девушку.

— Ах, если бы был жив папочка, он обязательно нарисовал бы вас. Непременно. Он любил красивых женщин.

Ирина спрыгнула с крыльца и побежала по дорожке в сторону выхода.

— Вы куда? — крикнул ей встревоженный Константин Сергеевич. Он был взволнован всем не меньше Ирины, но умел сдерживать себя.

— За цветами! — крикнула она.

Вернулась с большим букетом роз, который лежал в машине, завернутый в мокрое полотенце.

— Очень мило с вашей стороны, — растроганно произнесла Вера Ильинична, протягивая руку к розам. — Очень мило. Благодарю.

Ирина отвела букет в сторону:

— Не троньте! Это для Ильи Ефимовича Репина от советского народа.

Вера Ильинична сердито защелкала лорнетом: несколько раз раскрыла его и закрыла.

Пошли по протоптанной тропинке за дом, в горку. Видно, когда-то здесь было много ухоженных цветов. Из бурьяна и крапивы высовывались одичавшие, с ревматическими стеблями кусты роз. Отцветшие люпинусы замусорили траву. Почти семь лет прошло со дня смерти художника, и все здесь заросло сорняком забвения. Могильный холм был обложен дерном. На нем цвели иван-чай, дикая гвоздика, кое-где незабудки. Под елью на могиле стоял почерневший простой деревянный крест. У подножия его лежали букетики давно увядших и не убранных цветов.

Ирина опустилась на колени и положила на могилу розы.

— Ах, мой бедный папочка, когда-то соберу я тебе на памятник… Нищая я, голая, босая! — причитала Вера Ильинична.

— Давайте постоим молча, — строго прервал ее Константин Сергеевич, взяв за руку Ирину и крепко сжав ее. — Помолчим.

Возвращались к машине подавленные.

— Почему — собака? — спросила Ирина.

Константин Сергеевич пожал плечами.

— Я сам об этом думаю.

— Пойдемте на берег моря. Мне хочется постоять на ветру, не уносить с собой запаха тления от этой ужасной женщины, — сказала Ирина.

Спустились к морю. Здесь не чувствовалось жары. Легкий ветер рябил волны. Присели на один из валунов, разбросанных по отлогому берегу.

— Вот она, наша родная страна, — сказала Ирина, указывая на далекий изгиб берега. — Там — Сестpopeцк. Наверно, здесь на одном из этих камней сидел Шаляпин…

Константин Сергеевич взял руку Ирины, прижал к с коей щеке.

Вот мы с вами не эмигранты. Счастливые люди. Я, по крайней мере, самый счастливый человек. Но как тоскуешь по родине! И если бы меня лишили нрава вернуться на родину…

— Я бы не смогла жить, — закончила его мысль Ирина. — Репин и Шаляпин принадлежат России, но их окружали люди, подобные этой Вере, сковывали их свободу, как наручники и кандалы. Ефим Ильич обожал свою дочь. И все же — помните ее последний портрет? Толстая, надменная, оплывшее лицо, глаза хищницы, плотоядный рот. Кисть художника не умела врать… Но, но… — замолкнув на минуту, вдруг спросила Ирина, — почему собака?..

Она встала, забралась на плоский валун.

Константин смотрел на нее откровенно влюбленными глазами.

Ветер играл ее легким пестрым платьем. Она стянула с головы белый берет и подставила лицо солнцу и ветру, зажмурила глаза. А потом спрыгнула с валуна, подошла к Константину Сергеевичу и, глядя на него широко открытыми, почти испуганными глазами, сказала:

— Я, кажется, поняла, почему собака. Это исповедь художника. В собаке Илья Ефимович изобразил себя. Он шел к революции, шел на сторону рабочих. Собака лежит мордой к рабочим. И по дороге была убита. Не дошла… Не добежала… И убили ее такие, как Вера Ильинична, такие, как Юрий Ильич. Сын на автопортрете кричит: "Стреляйте!" — а стрелял сам. В своего отца. И дочь стреляла. Бесшумными пулями. Стреляла клеветой, наушничаньем. Вцепилась в его душу. В собаке он изобразил и судьбу своего друга Федора Шаляпина. А в Шаляпина вцепилась вся белогвардейская свора и золоченая Слава. И они, два великих ребенка, заблудившиеся два гения, рвались на обновленную родину, о которой мечтали смолоду. И не дошли. Недаром последней песней Шаляпина на этих камнях была "Степь да степь кругом, путь далек лежит, в той степи глухой умирал ямщик…" — Ирина готова была расплакаться.

Константин встал, взял ее за руки.