Консул

— Вы фантазерка и идеалистка, — мягко сказал он. — Нельзя путать два понятия — любовь к родине и тоску по родине, которую теперь называют модным словом "ностальгия". Шаляпин на чужбине растрачивал за злато и бриллианты то, что приобрел на родине, от своего народа. В России он творил, создавал, на чужбине не создал ничего. Вот уже шестнадцатый год он гастролирует по Европам, разбазаривает свой талант. Считается богачом, миллионером, а по-моему, он нищий. И вовсе не ребенок. Жалкий старик. Я преклоняюсь перед Шаляпиным-гением, но я не приемлю Шаляпина-гастролера. Любовь никакими кандалами и цепями не скуешь… — Константин взглянул на часы: — Нам пора ехать. За руль опять сяду я. Вы очень взбудоражены, вам нельзя доверить машину.

Ирина упрямо закусила губы. Была обижена.

Ехали молча. Мимо мелькали березы, сосны. Жара отступала. В раскрытые окна вливался душистый ветер. Запах моря. Запах хвои.

— Вы сердиты? — спросил Константин Сергеевич. — Я не хотел вас обидеть. Но "могу я сметь свое суждение иметь?" — смеясь, спросил он. — Разве это помешает нашей дружбе? Если бы мы мыслили абсолютно одинаково, это, наверно, было бы скучно. Ведь дуэт тем и хорош, что поют два голоса. — Константин Сергеевич дружески похлопал Ирину по руке. — Улыбнитесь…

Мимо мелькали березы, сосны.

Глава 8 УРАГАН

Под вечер разбушевалась гроза. Ураганный ветер наваливался на дом, словно пытаясь свалить его под откос, в озеро.

От непрерывного грома жалобно дребезжали стекла в окнах. Загрохотало на крыше отодранное железо, и в угловой ванной комнатушке с потолка полилась вода. Поставили тазы, ведра.

Семья собралась в кухне за столом. Мать погасила огонь в плите, поставила на стол холодную жареную салаку и картошку, приготовленную еще днем. Ужинали молча. Под потолком испуганно мигала электрическая лампочка. Дружок забрался под стул, где сидел Ваня, прижался к его ноге и при каждой вспышке молнии тихонько повизгивал. Коля уткнулся лицом в грудь матери и обхватил ее руками. Забарабанили камни по крыше, и из-под колпака над плитой посыпалась сажа. Лампочка мигнула и погасла.

— Развалилась труба, и, наверное, кирпичи порвали электрические провода, — мрачно сказал отец.

Просидели до рассвета. Молча. На столе трепетало слабенькое пламя свечи, которую мать нащупала в шкафу и, вставив в бутылку, зажгла.

В темноте казался еще яростнее свист ветра. Скрипели деревья, что-то рушилось.

Потом какие-то усталые нотки послышались в завывании ветра, порывы его ослабевали, и к утру буря угомонилась. Коля заснул на руках у матери.

Утром Ваня с отцом, надев высокие резиновые сапоги, вышли на крыльцо. Бурей сбило деревянную стойку, и навес над крыльцом косо повис. А дальше — еще хуже. Ветер задрал угол крыши и запрокинул его. Ванин огород смыло со скалы. На косогоре повалило большую сосну, и она накрыла кроной баню. Ваня ходил по лужам и выбирал застрявшие в кустах луковки и морковки; сжатая пшеница, которая сушилась в нанизанных на кольях снопах, была развеяна ветром, пшеничные колосья свешивались с сучьев деревьев, и потоки моды все еще булькали и стекали с косогора в озеро. Маленькое озеро, на котором так мирно плавали листья кувшинок, теперь вздулось, вода в нем стала рыжая, всюду были разбросаны рогатые сучья деревьев, обломанные бурей; в глубоких темных лужах плавали осенние листья, похожие на клочья пепла. Деревья стояли голые, промокшие, продрогшие.

Мать вышла в накинутом на плечи плаще, глянула на разруху и, махнув рукой, заплакала. Отец ходил хмурый, подбирал колосья, растирая их в руках: по нескольку зерен в каждом колосе.

Ваня впервые ощутил тяжесть потерянного труда. Он тщательно шарил в кустах, скользил башмаками по мокрой траве косогора, собирая остатки своего огорода.

За этим занятием его застал Эйно. Он пришел неожиданно днем.

— Отпросился у хозяйки, — сказал он. — Пришел проведать, какую беду ураган принес в ваш дом. Жалко, урожай погиб. Остальное поправимо. Крышу водворим на место и так приколотим, что никакой ураган ее не снесет. Землю на валун натаскаем новую… Давай молоток да гвозди, полезем на крышу, — предложил он Ване и даже не спросил, почему Ваня пропустил два урока.

И снова загремело железо, но это был веселый, работящий грохот. Эйно был сильный и ловкий. Когда он соображал, как лучше сделать, он всегда взъерошивал свои густые белесые волосы на голове и щурил серо-синие глаза. Набрав в рот гвоздей шляпками внутрь, Эйно приколачивал железо к балясине. Ваня прижимал лист, чтобы он не пружинил. Шов, по которому ветер отогнул железную кровлю, лопнул, и Эйно, взъерошив волосы, раздумывал над тем, как его заделать. Работал он весело, не суетясь.

Отец тем временем восстанавливал навес над крыльцом.

Закончив с крышей, молодые люди побежали к бане, но мать их остановила:

— Идите поешьте, я картошки с салом нажарила. Проголодались небось. — Она сняла с шеста, что висел рядом с печкой, несколько лепешек, нарезала их.

Отец, глядя в окно, о чем-то печально раздумывал и медленно жевал. На лбу его собрались морщины. Ваня заметил, что он постарел за эту ночь.