Консул

В столовой иногда собирались гости. Тогда Сам просил Катю танцевать. Гости раздвигали тяжелую мебель, хозяин заводил патефон, Катя бежала в спальню, надевала пышную белую пачку, диадему из блестящих фальшивых камней, звучала музыка, и Катя танцевала умирающего лебедя. Здесь, среди дородных дам и их не менее погрузневших мужей, она чувствовала себя королевой, "звездой". Мужчины гулко аплодировали. "Очень мило, очень мило", — снисходительно говорили дамы и тут же вспоминали "несравненную" Павлову и "блистательную" Кшесинскую, сумевшую обворожить самого великого князя. Катя понимала, что всерьез эти дамы ее таланта не принимают. Срывала с себя в спальне диадему и пачку, надевала черное бархатное платье, в котором она казалась еще тоньше — на зло этим дамам, — а потом говорила мужу, что никогда не будет больше танцевать перед этими "коровами". И вместе с тем Катя понимала, что теряет упругость мышц и технику, что у нее начинают выворачиваться пятки, болят суставы, с трудом получается "шпагат", а прыжки потеряли легкость и высоту. Старость в двадцать пять лет! В двадцать пять лет без мечты, без будущего, без восторженного чувства любви. Все прошло мимо нее. Самого она не любила. Катя, кажется, не умела активно ни любить, ни ненавидеть. У нее не было привязанностей, она сама была накрепко привязана поводком к Джулли, к Самому, к этой серой, безрадостной, однообразной жизни. Застыла в каком-то оцепенении. Но червяк протеста, разочарования точил ее сердце. Когда мужчины собирались сыграть в пульку или вели какие-то свои разговоры, муж отсылал ее. Она забиралась в спальню, открывала зеленую крышку патефона, на внутренней стороне которой был нарисован граммофон с широкой голубой трубой и рядом с граммофоном бело-желтый пес. "Хиз мастерс войс" — "Голос его хозяина" — называлась марка патефона. Катя крутила ручку патефона, надевала на блестящий стерженек черный круг пластинки, который начинал вращаться под неподвижной иглой мембраны, и иголка выцарапывала из пластинки, выцарапывала из сердца Кати пронзительно горестные песни Вертинского, в которых была и нежная тоска, и вычурная ирония. "Вы так мило танцуете, в вас есть шик…" — Кате казалось, что это он поет ей. Поет о маленькой балерине и о том, как, стоя на берегу речки, он тоскует по родине. Катя плакала и особенно остро чувствовала свое одиночество, обреченность. Связей с родиной не было. Первое время писала письма своим подружкам по училищу. Не все отвечали ей, а потом и те, которые любопытствовали, как же сложилась ее судьба, тоже перестали писать. Мать писала, умоляла вернуться. Не все ее письма попадали в руки Кате. И вот уже второй год от матери нет вестей. Жива ли она?..

В такие минуты Катя физически ощущала ошейник, который она добровольно нацепила на себя. Постепенно наступала апатия, огонек жизни тлел, чадил…

И вот афиша. Большой театр прибывает в гости. Вера Давыдова. Она хорошо помнит ее. Вера пришла в Мариинский театр одновременно с Катей, еще не окончив Ленинградскую консерваторию. Эта чудо-студентка сразу заявила о себе как артистка высокого дарования. Мощное, чистое меццо-сопрано, для которого, казалось, был тесен этот театр, а сама юная, тоненькая, олицетворение русской девичьей красоты и грации. Толстой была только длинная коса, венчавшая короной головку Веры. И вскоре сногсшибательная сенсация облетела театральный мир. Знаменитый немецкий дирижер Клемперер предложил студентке Давыдовой контракт на пять лет в Берлинской опере. "Божественная Кармен", — сказал он о ней. Катя уже танцевала тогда в кордебалете и встречалась с Верой на репетициях в балетной студии, где Вера разучивала испанские танцы для своей Кармен. Вера тренировалась, отрабатывала каждое движение до седьмого пота. Веру поздравляли. Ей завидовали. И Катю ждал такой же успех. Жених ее заверил в этом. Но Вера… отказалась от лестного предложения директора Берлинской оперы. Она должна кончить консерваторию. И потом… любовь. Вера объявила, что выходит замуж за своего однокурсника Мико Мчелидзе. Последний раз Катя видела Веру в балетной студии. Катя прощалась с подругами. Вера, обмахиваясь веером, подошла к ней, внимательно посмотрела на ее счастливое лицо и строго спросила: "Ты хорошо все обдумала? Этот брачный контракт не принесет тебе счастья. Локти себе будешь грызть в тоске". — "Нет", — беспечно ответила Катя и выразительно посмотрела на Верино платье, сшитое из парашютного шелка. На Кате было дорогое платье, купленное женихом за валюту в магазине Торгсин (торговля с иностранцами). Она повертела пальчиками с отполированными ногтями. На одном было ажурное золотое кольцо с искристым бриллиантом. "Такому кольцу могла позавидовать любая", — думалось Кате.

И вот теперь Вера уже несколько лет солистка Большого театра. Прославленная артистка. Узнает ли ее? Как она предстанет перед ней в поношенном платье? Можеть быть, не пойти на концерт? Нет, она не может не пойти. И потом, Лемешев. Все девчонки из балета, да и не только из балета, боготворили его".