Контакт

Кабинет Зуева — типичный кабинет крупного конструктора высшего административного ранга. Письменный стол с пультом. Маленькая доска с мелками и губкой. Деревянные панели для развешивания чертежей. Большой стол для заседаний, аккуратные никелированные гирьки, которыми прижимают к столу листы ватмана. Глобусы Земли, Луны и Марса. Макет межпланетного корабля «Гагарин» и — подарок американцев — макет посадочного корабля «Мэйфлауэр». На стенах два портрета — Циолковский и Королев.

Зуев — за письменным столом. В кресле рядом — Седов. Леннон присел на подлокотник соседнего кресла. Раздолин рассеянно крутит марсианский глобус. Редфорд, скрестив руки на груди, стоит у окна. Лежава бесшумно прохаживается по ковровой дорожке, сцепив за спиной пальцы. Стейнберг один в позе прилежного ученика сидит за большим столом для заседаний.

Все молчат. Зуев снимает очки, трет глаза, снова ловко забрасывает очки на переносицу и говорит, обращаясь к одному Седову:

— А, в общем, они правы. Мы действительно темним…

Космонавты никак не ожидали такого ответа и сидят молча, не спуская глаз с Зуева: «Что дальше будет?»

Академик снова садится за стол и, оглядывая теперь уже всех, говорит:

— Да, темним. Темним, потому что стыдно правду сказать. Всего я ожидал в этом проекте, ведь действительно масса чертовски сложных вещей, но чтобы запутаться в связи! Элементарщина! Мы затравили астрономов, институт атмосферы, три комиссии радистов работают, мы консультировались с Министерством обороны, и никто ничего не может толком объяснить…

— Но этого не может быть, — пожимает плечами Леннон.

— Вот именно! — восклицает Зуев.

— Я не верю в потусторонние силы, мистер Зуев, — с иронией говорит Стейнберг, — но я не хотел бы участвовать в экспедиции, связь с которой не зависит от нашего Центра управления в Хьюстоне.

Зуев смотрит прямо в глаза Стейнбергу и говорит:

— Я понимаю вас и не настаиваю.

Долгая пауза.

— Я предполагал беседовать с людьми, искренно старающимися понять мою озабоченность, — продолжает Зуев. — Я не хотел беседовать с вами на эту тему до того, как мы разберемся в случившемся. Это вопрос научно-технического престижа. Но коли разговор состоялся…

— Послушай, Алан, — оборачивается Седов к Редфорду, — тебе не кажется, что мы не о том говорим?

— Пожалуй, — отзывается Редфорд.

— Можно сегодня сказать хотя бы, где находится источник помех? — спрашивает Седов у Зуева.

— Прекрати скрипеть, — зло шепчет Лежава Раздолину, и тот перестает вращать марсианский глобус.

— Источник атмосферный, или, точнее, даже заатмосферный, весьма мощный, апериодический, с размытым диапазоном частот…

— Может быть, это какой-нибудь пульсар? — спрашивает Раздолин рассеянно.

Леннон невесело смеется: уж в чем-чем, а в пульсарах он разбирается.

Редфорд резко поворачивается к нему и зло говорит по-английски:

— Хватит, Майкл!

Потом подходит к столу Зуева:

— Нам бы не хотелось, чтобы вам… у вас… Остался, как это?.. — чувствуется, что он волнуется и забывает русские слова. — Не остался… mud… как это? — спасительно смотрит на Раздолина.

— Осадок, — догадался Раздолин и тут же подсказывает: — We would not like you to have unpleasant memories…[2]

— Да, да, — кивает Редфорд.

— Хорошо, — отвечает Зуев без улыбки.

— Если что-нибудь выяснится, сообщите нам, — говорит Леннон.

— Об этом мы уже утром договорились с Кэтуэем. Я бы хотел сделать это как можно раньше…

12 июня, четверг. Деревня Калитино

Вдоль прозрачного леса, вдоль полей и лугов; бежит проселочная дорога, которую только на автомобильных картах называют «шоссе». В запыленном газике рядом с шофером, молодым вихрастым парнем в ковбойке, сидит, прислонившись к металлической, стойке, Седов. Глаза у него прикрыты, то ли он зажмурил их от солнца, то ли задремал, утомленный дорогой…

Раннее утро в деревне. С низин, за околицей, еле ползет туман, но солнце уже выглянуло из-за острых синих верхушек елового леса. Седов выбежал из избы голый по пояс, в закатанных до колен спортивных брюках. Он облился из ведра колодезной водой, передернулся, небрежно растерся стареньким «вафельным» полотенчиком и, осторожно ступая белыми, нежными, «городскими» босыми ногами по еще мокрой от росы траве, подошел к сараю, взял старую косу и, выйдя на лужайку за домом, начал косить.

…Возле костра стояла расседланная лошадь. Отблески пламени падали на нее, на Седова, на ребят, пригнавших коней в ночное и теперь тихо сидевших вокруг огня, ожидая, пока подоспеет печеная картошка, и с любопытством косясь на молчаливого космонавта. Лиц почти не было видно, огонь не высвечивал, а прятал черты, то совсем стирая тени, то сгущая их до трагических масок. Раскапывали угли, прутиком подкатывая к себе горячие картофелины. Седову не терпелось попробовать картошку, и он, попеременно дуя на обожженные пальцы, отдирал пепельную корочку, не дожидаясь, пока она остынет.

…Седов нырнул в теплую, не остывшую чернильную воду и проскользнул почти по дну, затаив дыхание в кромешной, абсолютной темноте.