— Папа! Пойми, чем лучше человек знает, тем больше он
Анзор кричал, и гости его давно уже проснулись. Один Стейнберг спал как убитый, зажав в кулаке белую бумажную салфетку с «галочками».
— А вспомни, что ты сам говорил, — наступал сын, — вспомни, как вы в Куре с дедом купались, ловили форель, фазанов стреляли под Тифлисом. Меня Медейка спрашивает: «Папа, а ты видел дятла? Мне очень хочется увидеть дятла…» А ты — стан, банки консервные…
— И все-таки без банок и дятел не в радость, — качает головой отец. — Если у Медейки не будет банок, ей не захочется смотреть на дятла.
Лия, появившаяся в дверях, слышит эту последнюю фразу и говорит:
— Ненормальные люди. Какие банки? Какие дятлы? Семь часов. Ложитесь, поспите хоть часа два. Я иду на базар. Дом пуст, чем я буду кормить американцев, когда они проснутся?
Голос за дверью:
— Американцы проснулись.
Дверь тихо открывается, и выходит Редфорд. Он в джинсах и яркой летней рубашке с короткими рукавами.
Почтительно знакомится с Вахтангом Георгиевичем и говорит задумчиво:
— Извините, я слышал ваш разговор… Не в том дело, кто из вас прав. Как ни странно, но это неважно…
8 августа, пятница. Тбилиси
Через зал ожидания тбилисского аэропорта тесной группкой под предводительством Анзора пробираются космонавты. Лежава пропускает всех в дверь с табличкой «Комната для депутатов Верховного Совета». Ковры, мягкая мебель, работает цветной телевизор, небольшой стол с фруктами и вином и три официантки в накрахмаленных передниках и кокошниках.
Лежава разливает в бокалы белое вино.
— Опять? — с тревогой спрашивает Стейнберг, кивая на бокалы, и достает шариковую авторучку.
— Закон предков, — строго говорит сопровождающий их важный грузин. — Перед дальней дорогой рог вина! Не нами заведено, не нам менять…
Вой телевизора заглушает его олова. Стейнберг подходит к приемнику, крутит ручки и говорит спокойно:
— Ну вот опять. Сильный разряд на приемную антенну.
Вой и помехи, которые длились обычно всего несколько минут, не исчезают. Стейнберг поворачивает ручку громкости, но даже приглушенный телевизор трещит так, будто его раскалили, а теперь брызгают водой. Стейнберг недоуменно смотрит на своих друзей. Все переглядываются молча и тревожно.
Странное смятение в стеклянной рубке главного диспетчера. Он кричит в микрофон, но самолет, заходящий на посадку, не слышит его. Диспетчер срывает с головы наушники, из которых раздается только громкий треск.
Кабинет начальника аэропорта. Звонит телефон, Начальник снимает трубку и слышит нечто, отчего глаза его округляются:
— Владимир Степанович, нарушена вся система радиосвязи. Вся, понимаете?
— Как вся?
— Так, вся связь не работает. Ни дальняя, ни ближняя, ни аэродромная, ни пеленгаторы, ни даже телевизоры на вокзале. Ничего не работает, понимаете, Владимир Степанович? Один радар на полосе кое-как дышит, и все.
— Погоди, но не может же все сразу сломаться, правда?
— Владимир Степанович, все сразу сломалось, в этом вся штука…
Боевая тревога. Вспыхивают пульты подземных шахт баллистических межконтинентальных ракет, и чугунные плиты, прикрывающие их сверху, медленно отъезжают в сторону вместе со всем своим камуфляжем: деревьями, стогами сена, пасеками… Молниеносная эстафета коротких военных докладов, похожих друг на друга, только всякий следующий раз больше звезд и золота на погонах. И вот уже Кремль, и пожилой человек в скромном сером костюме снимает трубку с причудливого белого телефонного аппарата, и другой человек на другом конце провода тоже снимает трубку и говорит, отвернувшись к окну, за которым видна зеленая лужайка и цепочка курносых бойскаутов, протянувшаяся вдоль чугунной ограды.
В эти дни мир читал:
— Человек — больше не главный актер на сцене Вселенной!
— Трагедии аэропорта Дакар.
— Космический корабль или автомат-разведчик?
— Одиннадцать океанских кораблей пропали без вести.
— Сенатор Стенсон убежден: это новый трюк Москвы.
— 7 миллиардов лир в день — доход Ватикана на религиозном буме.
— Заговор против революционных народов мира!
— Конец мира или начало новой эры?