Контакт

Дер Хиир расшевелил сучком роскошную голубую гусеницу. Она поползла вверх по ветке, а отливающее радугой тело переливалось волной, следуя движению четырнадцати пар ног. Добравшись до конца ветки, гусеница зацепилась за кору последними пятью сегментами тела и некоторое время тщетно водила по воздуху свободной частью тела, пытаясь обрести новую опору. Не добившись успеха, смышленое создание отправилось назад, перебирая многочисленными ножками. Дер Хиир перехватил ветку за другой конец, добравшись до которого гусеница вновь обнаружила, что идти некуда. Подобно тигру в клетке, с мрачной покорностью судьбе она перебиралась от одного конца сучка до другого. Элли стало жалко несчастное создание… даже если в конце концов окажется, что этот червяк паразитирует, скажем на ячмене.

— Что за великолепная программа заложена в голову этого крохотного существа! — воскликнул дер Хиир. — Программа поиска оптимального пути к спасению, которая обязательно срабатывает при необходимости. Такая кроха знает, что падать с сучка нельзя. Для нее вот этот сучок как бы подвешен в воздухе. В естественных условиях гусеница не может столкнуться с подобным явлением, ведь каждый сучок прикреплен к какой-нибудь ветке. Элли, наверное, интересно на себе испытать, как функционирует подобная программа. Я хочу сказать: всякий ли раз, когда доползаешь до конца ветки, становится ясно, что пора поворачивать? Или приходится постоянно задумываться? А тебе не хотелось бы узнать, что чувствуешь, подняв в воздух десять передних ножек и уцепившись за сук остальными восемнадцатью?

Слегка склонив голову, Элли пыталась понять ход мыслей дер Хиира… не сам же червяк его интересует, конечно. Или ему нетрудно представить знакомую даму в облике насекомого? Она попыталась уклониться от ответа, подумав, что в нем, должно быть, просто взыграл профессиональный интерес.

— И что с ней теперь будет?

— Посажу обратно на траву. А что еще можно с ней сделать?

— Иной бы просто раздавил.

— Трудно убить животное, проявляющее хотя бы начатки интеллекта. — Дер Хиир не выпускал из руки ветки с гусеницей.

Молча они шли мимо 55 000 имен, выгравированных на блестящем черном граните.

— Подготавливаясь к войне, всякое правительство старается представить будущих противников чудовищами, — проговорила она. — Им совсем не нужно, чтобы народ видел людей во врагах. Если человек понимает, что его враг тоже думает и страдает, он может и не решиться убить его. Лучше считать, что тебе угрожают чудовища.

— Ну, погляди-ка на эту красотку, — обратился он, чуть погодя. — Ну, погляди только.

Элли поглядела. Не без легкого отвращения она попыталась посмотреть на гусеницу его глазами.

— Посмотри, что она делает, — продолжал дер Хиир. — Будь она ростом с тебя или меня, то насмерть перепугала бы всех вокруг. Истинное чудовище, не так ли? Но гусеница мала, ест только листья, занимается собственными делами и добавляет миру толику красоты.

Элли взяла его за руку — ту, где не было червяка, — и они, вновь умолкнув, пошли дальше мимо колонок имен, выстроенных по датам смерти. Здесь, конечно, упомянуты были лишь убитые американцы. Но только в сердцах родственников и друзей и нигде более на этой планете не были запечатлены имена двух миллионов погибших жителей Юго-Восточной Азии. В Америке об этой войне чаще всего говорили так: дескать, политики подрезали поджилки военным. Психологически это объяснение было сродни «удару в спину», которым немцы объясняли свое поражение в первой мировой войне. Вьетнамская война нарывом выперла на общественном сознании страны, и президентам до сих пор не хватало храбрости проткнуть его. Последующие действия Социалистической Республики Вьетнам не облегчали этой задачи. Элли вспомнила, что американские солдаты во Вьетнаме привыкли звать своих противников «низколобыми», «косоглазыми» и «грязными». Может ли человечество надеяться одолеть следующий этап собственной истории, если народы не могут удержаться, чтобы не смешать с грязью своего оппонента?

Слушая повседневные разговоры дер Хиира, никто не признал бы в нем академика. Увидев его у газетного киоска, трудно было бы догадаться, что это крупный ученый. Явное несоответствие его речи качеству научных работ даже забавляло сотрудников. И его работы, и сам он приобретали все более широкую известность, и потому акцент становился как бы особенностью стиля. Но все-таки произношение некоторых слов, например «гуанозинтрифосфат», казалось, превращало кроткую и невинную молекулу во взрывчатку.

До них почему-то очень медленно доходило, что оба любят друг друга. Однако со стороны было виднее. Несколько недель назад, когда Луначарский еще гостил в «Аргусе», он, как случалось, разразился тирадой по поводу иррациональности языков. На сей раз объектом критики был американский диалект английского языка.