Контакт

Иногда она даже удивлялась тому, что говорила и делала в его присутствии, побуждаемая любовью. Элли уже начинала восхищаться им в такой степени, что изменилась и ее самооценка: она стала больше нравиться самой себе. И поскольку Кен явно ощущал то же самое, любовь и уважение в их отношениях постоянно «любезничали», пропуская друг друга вперед. Так по крайней мере считала она сама, вспоминая, что холодок одиночества не отпускал ее в компании многих друзей.

С Кеном было по-другому. Она охотно рассказывала ему о своих увлечениях, воспоминаниях, детских горестях. Он слушал более чем с интересом, часами расспрашивал ее о детских годах. Вопросы его были всегда точны, иногда проницательны, но тактичны. Она стала понимать, почему речь любовников отдает детскостью: в какой еще обстановке ребенок, упрятанный в глубине ее существа, отважился бы выйти наружу. Если возлюбленная симпатична тебе и в год, и в пять, и в двенадцать, и в двадцать, есть шанс, что все эти индивидуальности будут счастливы. В любви завершится их долгое одиночество. Быть может, степень влюбленности и определяется числом уровней личности, задействованных в данной связи. С предыдущими партнерами ей все казалось, что какой-то отклик находит лишь одна сторона ее существа, прочие же просто при сем присутствовали.

Уик-энд перед намеченной встречей с Джоссом они провели в постели. Вечернее солнце, проникая в щели венецианских штор, бросало лучи на их сплетенные тела.

— Обычно я могу говорить об отце… с легким чувством потери. Но если я позволю себе и в самом деле вспомнить весь его юмор и нашу глубокую привязанность — все, спокойствие рушится, мне хочется плакать, потому что он ушел.

— Нет вопроса: язык может освободить нас от чувств, — отвечал дер Хиир, поглаживая ее по плечу. — Быть может, в этом одна из его функций — помочь понять мир и не дать ему поглотить нас целиком.

— Тогда выходит, что изобретение языка не только благодеяние. Знаешь, Кен, я бы отдала что угодно… действительно все, что у меня есть, чтобы вновь провести несколько минут с папой.

Ей представились небеса: блаженные папы и мамы перепархивают от облака к облаку или безмятежно покоятся на воздусях. Объемистое должно быть местечко, чтобы в нем смогли разместиться десятки миллиардов людей, которые жили и умерли со времени возникновения человека. Тесновато там, подумала Элли, если только духовные небеса не отличаются от астрономических. Наверняка приходится экономить место.

— Должно существовать некоторое число, — произнесла Элли, — определяющее общее количество разумных существ во всем Млечном Пути. Интересно, чему оно может быть равно? Скажем, если существует около миллиона цивилизаций, и каждая из них охватывает около миллиарда личностей, то разумных существ будет 10^15. Многие из них должны быть разумнее нас. На таком уровне, наверное, само представление о личности становится неуместным, возможно, в нем просто проявляется земной шовинизм.

— Ты права. А теперь давай-ка сочтем объем производства «Голуаз», «Твинки», автомобилей «Волга», карманных передатчиков «Сони». Тогда нетрудно рассчитать и весь объект производства Галактики, а потом и всего космоса…

— Зря смеешься, — отвечала Элли, улыбаясь без тени обиды. — Подумай только — сколько их? На самом деле — подумай. Сколько в космосе планет, опередивших нас? Разве это не потрясает, если вдуматься?

Она знала, о чем он думает, но продолжила:

— Погляди-ка сюда. Я решила прочесть это перед встречей с Джоссом.

Элли взяла со столика возле кровати 16-й том старой Encyclopaedia Britannica Macropaedia[20] «Рубенс — Сомали» и открыла страницу, заложенную полоской компьютерной распечатки вместо закладки. Она указала на статью, озаглавленную «Священный или святой».

— Теологи выявили существование особого нерационального — не хотелось бы прибегать к слову «иррациональный» — аспекта святости. Они именуют его «нуминозным». Этот термин впервые был использован… посмотрим… неким Рудольфом Отто в 1923 году в книге «Идея Святого». Он считал, что предназначение человечества — распознавать и чтить нуминозное, названное им Misterium tremendum[21]. Для этого моих знаний латыни хватает. В присутствии Misterium tremendum люди ощущают полное свое ничтожество, но если я правильно поняла — не личностную враждебность. Нуминозное мнилось ему как нечто «полностью иное», а человеческая реакция на него — «абсолютное изумление». И если религиозные люди именно это имеют в виду, когда произносят слова «святой» и «священный», я с ними согласна. Ожидая сигнал, я чувствовала себя почти так же и вовсе не думала о том, что и в самом деле приму его. По-моему, вся наука исполнена подобного трепета. А теперь послушай, — и она зачитала цитату: