Контакты с утопленником

Если бы надо было описать Юлиану Ридли одним словом, то самым точным, бесспорно, было бы «угловатая». У нее был прямоугольный, словно высеченный из куска мрамора лоб, который с успехом уравновешивала массивная нижняя челюсть, квадратная и тяжелая, как пресс-папье. Нос у нее тоже был прямой, до отталкивающего совершенства, без каких-либо неровностей в костях и хрящевых тканях. Скулы выпуклые ровно настолько, насколько и мускулы по обеим сторонам подбородка, пропорции, которые и придавали четырехугольную форму ее лицу. Шея у нее не была короткой, но казалась таковой, потому что была гораздо толще обычного. Плечи — широкие, расположенные почти под прямым углом по отношению к голове, руки — с почти квадратными ладонями, но с красивыми длинными пальцами, ногти на которых были, однако, коротко подстрижены и, конечно, опять же квадратной формы. Даже ее груди выступали как-то угловато под мужской рубашкой в клеточку…

— Ну что? — грубо прервала она молчание. — Все рассмотрела? Или мне встать, чтобы попозировать?

Вместо ответа, который я была не в состоянии ей дать, я только пожала плечами и продолжала есть. Интересно, если бы вчера вечером она обратилась ко мне таким грубым образом, я бы обиделась до слез, а сегодня ее поведение казалось почти естественным. В полном соответствии с нездоровой гнилой атмосферой, царившей во всем их почти двухсотлетием доме. Или которую они, теперешние его обитатели, создали и распространяли… Но не начала ли я слишком быстро подлаживаться под нее?

Юла снова заговорила:

— Ты очень изменилась, Эмилия. Я бы тебя не узнала, — отметила она глубокомысленно, словно я могла не измениться, притом, что в то время я была еще девочкой.

— А ты, Юла, нисколько не изменилась. Я бы тебя везде узнала… У тебя очень примечательная внешность.

— Как поживает твоя мать? Я слышала, что…

— О, да, — небрежно махнула я рукой. — Она давно бросила нас. Надеюсь, в сущности, уверена, что она живет хорошо. Такая красивая женщина, как она…

— Но она уже не молода…

— Она примерно твоего возраста, Юла. Она рано вышла замуж.

— Знаешь, она привезла тебя сюда, чтобы…

— Да, да, знаю.

— Чтобы оставить тебя у нас и…

— Я же сказала тебе, что знаю!

— И провести месяц со своим любовником! — закончила она.

Я посмотрела на нее с удивлением и неприязнью. Как бы невероятно это ни звучало, выходило, что она все семнадцать лет сгорала от нетерпения встретиться со мной. И для чего? Только для того, чтобы тут же рассказать об отвратительной тайне давнишнего нашего пребывания тут. Тайне, которую я разгадала еще тогда, но Юла никак не хотела смириться с этим фактом. Она решила, что она, именно она должна мне раскрыть глаза. Она продолжала скороговоркой:

— Представляешь? Пусть отец твой думает, что вы обе гостите у «дорогих» родственников, а в действительности… И что ты потом ему не расскажешь? Она твердо верила в деликатность своей маленькой, но умной дочери.

— Да… нет. По-другому было, Юла. Она хотела обмануть меня, что будет проходить какие-то обследования в клинике неподалеку от вашего городка. Только втайне от папы, чтобы его не беспокоить.

— Ясно… Ты подслушивала… Что касается нас, то она не пожелала дать себе труда обманывать. Но: «Нет, Диана, мы ширмой для твоих любовных интрижек не станем! — так ответила ей мама. — Напрасно ты притащила сюда ребенка. И неплохо будет, если ты завтра же увезешь его обратно». Однако «завтра, завтра», а прошла целая неделя. Увещевания, просьбы, мы ее едва вытерпели. Боже мой, бедный твой отец! Он и не подозревал, что пока он стучит по клавишам…

Я со смехом прервала ее:

— Ну и память у тебя, Юла! Словно ты только этими чужими в конечном счете воспоминаниями и жила. Расскажи что-нибудь про себя или с тобой совсем ничего не случалось за столько лет?

— О! — протянула она. И задумалась, вероятно, о себе и о том, чего не случилось за прошедшие годы.

Задумалась и я. Я не могла найти абсолютно никакой причины для такого сильного неприязненного чувства, которое она поспешила мне продемонстрировать. Когда-то я ей была совершенно безразлична — обыкновенная девочка, а сейчас… Ведь она меня с тех пор не видела, и ничего не слышала обо мне… Да и не было это ненавистью с первого взгляда. Она налетела на меня, как давно натравливаемая гарпия!

— Раз уж я тебе до такой степени противна, — заговорила я спокойно, — что ты не желаешь проявить хотя бы элементарную вежливость или, по крайней мере, сдержанность, даже «доброе утро» тебе трудно сказать, то почему ты не настояла на том, чтобы твоя мать просто не приняла меня в своем пансионе? Вряд ли бы ты встретила особое сопротивление с ее стороны.

— О! — Лицо ее покрылось румянцем человека, у которого гемоглобин в норме, и стало, пожалуй, еще более угловатым… или нет: еще более резким, каким, к сожалению, оказался и ее характер. — Извини, — добавила она неожиданно для меня, а может, и для себя. — Иногда я не сознаю, что говорю. Так вот и этим утром. Я перегнула палку. Понимаю. Я бываю нечуткой. Грубой. Вздорной. Признаю. Нервной. Извини!