Контакты с утопленником

— Да, да, как садисты! — воскликнула она, шумно проглатывая смех, словно это был кусок сыра. — Поэтому мы их так сильно ненавидим. К сожалению, однако, они никого не убивают, не всаживают собственноручно нож, в результате у нас нет оснований изолировать их в психиатрической больнице. Остается нам в утешение только порицать их и, насколько сможем, причинять им вред… Но ты подожди, я еще кое в чем тебе признаюсь! Тогда я была на стороне твоей матери! Только не смела сказать об этом открыто. Я молчала, хотя тайком плакала, жалея ее… Подло, да? Откуда я знаю, какое зло мы ей причинили? Я и моя мать! Чему мы помешали? Навсегда! И представь себе, представь себе, что именно мы толкнули ее на то, чтобы она сбежала, бросила ребенка…

— Я думаю, что ты слишком преувеличиваешь свое «соучастие», Юла, — устало возразила я. — Да и не хочу что-то себе представлять. Не хочу вообще ничего себе представлять!

Мои слова явно ее разочаровали, лишили, так сказать, части горючего, и она постепенно снизила темп своего кружения по столовой. Наконец она остановилась, бессильно опустив руки, у одного из окон, и темные, слегка раздвинутые занавеси взяли ее фигуру как бы в траурную рамку, точно в огромном некрологе на пожелтевшей бумаге.

— Ты права, — пробормотала она, глядя сквозь толстые старинные стекла… те самые, сквозь которые до нее смотрели пять или шесть поколений из рода Ридли. — Ты права, Эми. Это, наверное, для тебя больная тема.

Ну да, больная, хотелось мне ответить. Но с другой стороны, мне было приятно узнать, что тебя, Юла, эта тема просто свела с ума! Мне было приятно потому… что я поняла: та самая неделя была и осталась единственным ярким отрезком времени и в твоей, не менее тягостной и серой, чем моя, жизни. Жизни, в которой моя мать пронеслась, как удивительно яркая комета. И исчезла навсегда, но и сегодня, если ты возвращаешься назад, ты возвращаешься к ее «романтической» истории о безумных страстях и измене… Точно так же, как я, если возвращаюсь, то возвращаюсь к вашему «романтическому» дому с его тремя загадочными старинными лицами. Но со вчерашнего дня преимущество на моей стороне, потому что ты вряд ли снова встретишь мою мать, чтобы убедиться, какая она в сущности неромантическая и жаждущая благополучия особа, в то время, как я… Я на самом деле вернулась в ваш дом и увидела: ничего, абсолютно ничего романтического в нем нет!

Но преимущество ли это — вернуться куда-то, чтобы омрачить воспоминание о единственном ярком отрезке жизни?..

— Ну, ладно, Эми, не расстраивайся, — сказала Юла более мягким, ласково успокаивающим тоном. — Может, ты ничего и не потеряла от того, что твоя мать тебя бросила. Моей матери никогда в голову не приходило нас бросить, она только ради нас и жила, всю себя нам посвятила, всю душу нам отдала. И что же? Что она сумела нам дать при всей своей самоотверженности? Реально ничего! Вот возьми меня, Эми… Да, ты права, в моей жизни действительно нет никаких событий, о которых стоило бы рассказать, кроме… — Она попыталась шутливо улыбнуться, но получилась какая-то саркастическая гримаса. — Кроме того, что лет шесть назад я завела себе кошку. Так что, была польза от того, что мать отдала нам душу? Уверена, что нет! Может, даже был вред, потому что если бы она не была точно такой, какая она есть, я… Как знать, может, я сейчас была бы далеко отсюда с мужем и детьми. А то… к этим годам только и «достижений» в жизни, что забочусь о кошке. Ну скажи, разве это жизнь, соответствующая природе?

Я ничего не сказала, явно было видно, что она и не ждала ответа. Она замолчала, но скорее всего не надолго. У нее набралось много хорошего, но не происшедшего в ее жизни, о чем она испытывала потребность поговорить. Сердце мое наполнилось жалостью… к нам обеим. И надеждой. О, как мы в сущности друг на друга похожи! Может, мы даже станем подругами. Подругами! И тогда я ей расскажу о Стиве, и воспалении легких, обо всем. Я расскажу ей, а она должна меня выслушать, потому что я ее выслушала.

— Хочешь погуляем, Юла? — спросила я дружелюбно. — Просто так, поболтаем, познакомимся поближе… Согласна? — Но поскольку она продолжала молчать, только как-то бдительно наблюдала за мной из-под полуопущенных ресниц, то от смущения я добавила с наигранным… фамильярным хихиканием: — Ладно, пойдем, мне тебе надо многое рассказать. И о моей матери…

Я осознала всю гадость своих слов и своего поведения, осознала, что таким образом я заставила ее увидеть себя моими глазами, притом совсем не… или не совсем такой, какой я видела ее в действительности. Но было уже поздно. Увы, тем, что ты подлаживаешься и хихикаешь, дружбы не завоюешь.

Она отошла от окна и приблизилась ко мне.

— Погуляй одна, Эмилия, — сказала она. — У меня… есть дела.

Она не торопилась отойти от меня. Дала возможность и мне увидеть себя ее глазами. А то, что я увидела, никак, ну никак не понравилось.