Континент Евразия

Евразийцы вслед за славянофилами утверждали, что обе точки зрения на Россию (и как на “отсталую часть Европы” и как на “развивающуюся часть Азии”) не достаточны, что Россия представляет собой самостоятельную категорию, особое “месторазвитие” (по терминологии Савицкого). Но в отличие от славянофилов евразийцы смотрели не в прошлое, а в будущее, не идеализировали старину (часто понятую довольно лубочно), но стремились выдвинуть проект творимой истории, не романтизировали крестьянскую общину и официальную триаду (православие, монархия, народность”), а разрабатывали теории жесткой идеократической власти, основанной на активной циркуляции элит.

Евразийцев называли поэтому “славянофильскими футуристами” или “православными большевиками”. Еще точнее подходило к ним определение “консервативные революционеры”.

“Ни это, ни иное”, tertium datur — вот общая формула евразийского метода. Отсюда вытекает и их отношение к большинству важнейших вопросов. В политике это означало — “ни за белых, ни за красных” или “ни царизм, ни большевизм”. В религии — “ни петербургское синодальное официозное православие, ни марксистский атеизм”. В экономике — “ни социализм, ни капитализм”. В философии — “ни абстрактный идеализм, ни грубый материализм”. И так далее.

Повсюду и во всех вопросах это заветное евразийское tertium datur.

Более частный вопрос — отношение к Революции. Здесь евразийцы применяют все тот же принцип. Они рассматривают революцию как зло. Это естественно, если учесть общее для всех них белое прошлое и традиционное национал-патриотическое воспитание (а также дворянское происхождение). Это отличает их от левых, сменовеховцев и самих большевиков. Но в то же время они рассматривают ее как зло неизбежное, совершенно не случайное, вытекающее из всей логики русской истории, а следовательно, чреватое — как кульминация болезни — новым выздоровлением, новым преображением, пробуждением.

Евразийцы считали, что большевики явились закономерным следствием всего петербургского периода, в котором доминировали западнические, светские, отчужденные тенденции, а православно-монархические и народнические лозунги лишь стыдливо прикрывали самодурство чиновничьей бюрократии и ориентированного на Европу дворянства. Особенно клеймили евразийцы элементы западного капиталистического хозяйствования, внедрявшиеся в Россию с середины ХIX века и глубоко чуждые национальным традициям. Октябрьская революция положила конец петербургскому периоду — в крови и насилии, в экстатике бунта и неистовстве восстания, но отчужденная. светская, петровская почти “протестантская” Россия исчезла. После переходного периода евразийцы ожидали нового национального возрождения, перерождения марксизма в нечто иное, возврат на новом диалектическом уровне к высоким идеалам Православной Империи, под древним допетровским лозунгом — “За Веру и Правду!”

Евразийцы говорили о “новом строе” и “новом человеке”, черты которых ясно различимы в коммунистических революционных преобразованиях, но как искажение, гротеск, экстравагантная пародия. Жесткость, модернизм, новые люди у власти, укрепление центральной власти, модернизация всех сторон жизни — все это евразийцы у большевиков приветствовали. Но в то же время они настаивали на духовной ориентации общества, доминации православной религиозности, жесткой иерархии, основанной на меритократии, мистическом, а отнюдь не экономическом понимании сути истории.

Из всего этого складывалось уникальное идейное образование, представляющее собой некий сверхрадикальный консерватизм с одной стороны, и логичный и авангардный модернизм с другой.

В общей логике своего парадоксалистского мышления евразийцы по новому посмотрели на этнически-расовый состав России. Ключом к пониманию специфики русского народа для них была, развитая Трубецким идея о синтетической периоде русских, состоящих из двух принципиальных компонентов — арийского славянства и туранских (тюркских) этносов. Из двух противоположных полюсов — арийского и туранского — родилось нечто третье, новый уникальный синтез, представляющий собой нечто особое, ни на что не похожее, оригинальное и мессиански выделенное.

Русские это не славяне и не тюрки, не арийцы и не азиаты. Они особая общность, наделенная великой миссией и глубоко своеобразной культурой, не подчиняющейся логике ни европейских, ни азиатских культурных интерпретаций.

Этой расовой диалектике точно соответствовала ландшафтный дуализм — Леса и Степи. Оседлый, северный, населенный преимущественно славянами Лес был одной составляющей русского государства. Кочевая, южная, преимущественно тюркская Степь была второй составляющей. Из этих двух элементов и сложилась Россия-Евразия и этнически, и географически, и культурно, и мировоззренчески синтезировавшая в себе пары противоположностей, приведя их к высшему синтезу, имеющему отнюдь не локальное, но абсолютно универсальное значение.