Конторщица 2

Глава 34

То, что он поджидал именно меня, было сразу ясно: он смотрел на меня так, словно увидел призрак. Во все глаза смотрел. Губы его тряслись, и по морщинистым желтоватым щекам ползли крупные слёзы. Он их не вытирал. Просто сидел на лавочке и смотрел на меня.

А я смотрела на него. Он был чем-то неуловимо похож на Дон Кихота: высохший, лопоухий, чуть сгорбленный, и при этом излучал недюжинную силу и мощь. Не физическую, старый ведь он был уже, а внутреннюю.

У меня было ощущение, будто я его где-то видела. Только вот не могла вспомнить где.

— Зинаида? — наконец, с усилием, напряженно прошептал он, и наваждение вмиг исчезло.

— Нет, я — Лида. Племянница Зинаиды, — сказала я.

— А Зинаида? — прошептал старик упавшим голосом.

— Умерла Зинаида. Месяцев семь с половиной назад, — ответила я глухо.

Старик закрыл ладонями лицо. Плечи его вздрагивали. Так он сидел какое-то время. Я не посмела его беспокоить. Просто тихо стояла рядом.

Наконец, старик поднял голову и взглянул на меня потемневшими глазами.

— Не успел, — сказал он потерянно, каким-то извиняющимся тоном. — Не успел…

Опять повисла тишина.

— А вы ей кто? — спросила я, чтобы как-то поддержать разговор, что ли.

— Муж, — просто ответил старик и тяжко вздохнул.

Я охнула и вытаращилась на странного старика.

— Как муж? — не поверила я, — насколько мне известно, муж Зинаиды Валерьяновны, Никанор Петрович, умер гораздо раньше нее.

Старик только махнул рукой и поднялся из лавки уходить.

Я не могла отпустить его в таком состоянии. Да и узнать хотелось.

— Может, зайдете ко мне? — спросила я. — Чаю попьем.

Старик отрицательно покачал головой.

— Поговорим о Зинаиде, — продолжила я искушать.

Старик остановился. Задумался.

— А и, пожалуй, — кивнул он не столько мне, сколько своим мыслям.

Мы поднялись наверх. Я поставила чайник. Пока вода грелась, разговорились.

— Меня зовут Лида. — представилась я. — Я ее племянница.

— Ты говорила уже, — кивнул старик, — меня можешь звать Василием Афанасьевичем.

— Василий Попов? — уточнила я, вспомнив разговор с отцом.

— Знаешь? — брови старика поползли вверх.

— Отец рассказывал. Но так, в двух словах, — подтвердила я.

— Аааа-а-а.. Степашка, — хрипло рассмеялся старик, — чудной малец был. Хулиганистый.

Он закашлялся, натужно, с хрипом.

— А что он говорил? — спросил Василий Афанасьевич.

— Да особо ничего. — пожала я плечами, — что очень вы тетю мою любили, а на свадьбе, вдруг вышли из-за стола и обратно не вернулись.

— Да… была там история… — вздохнул Василий Афанасьевич. — Была…

Я поняла, что он не расскажет. Вскипел чайник. Я заварила чай. Выставила на стол варенье и испеченные Риммой Марковной пирожки.

— Вкусно, — вздохнул старик, попробовав пирожок. — Сама пекла?

— Соседка, — ответила я. (кстати, для меня Римма Марковна давно уже не просто соседка, а вот кто она мне — не могу определиться. Друг? Соратник? Тётушка? Не знаю).

Пили чай молча.

Было тяжко выдержать эту гнетущую тишину, мне казалось, что нужно что-то сказать, спросить. Но я не знала, что в таких случаях говорят.

— Я сейчас! — вдруг вспомнила я и выскочила в комнату.

— Вот, — сказала я и протянула старику пожелтевшую карточку, ту, где они такие еще молодые и влюбленные — Васька Попов и Зинка Скобелева, в свадебных нарядах.

Старик узнал, охнул и схватил карточку дрожащими руками, до боли вглядываясь в лица на фото. Наконец, насмотревшись, с тихим вздохом сожаления вернул мне обратно.

— Оставьте себе, — сказала я. — У отца еще фото тети Зины есть, а вам нужнее.

— Спасибо, дочка! — обрадовался старик, даже глаза зажглись. Он поцеловал карточку и бережно спрятал ее во внутренний карман пиджака.

После этого разговор пошел веселее, более обстоятельно. Старик оттаял, разговорился. Рассказал, что попал в компанию, мутная там история какая-то была, ушел, чтобы не подставить Зинаиду и родных, потом, как я поняла, его посадили и понеслось.

— Эх, гуляли мы с размахом, молодежь, море по колено! — рассказывал Василий Афанасьевич, прихлёбывая чай, — а потом — Печорлаг, Воркута, Колыма… в поселении потом жил, золотишко мыл, соболя бил… эх, помотало меня по жизни, доча… сильно помотало…

Он вздохнул и поднял на меня глаза. Я поразилась, как же я сразу не заметила, какой у него цепкий, почти рентгеновский взгляд.

— Я же из простонародья, мужичье сиволапое, — невесело усмехнулся старик. — Про нас говорят — «черная кость».

Он опять вздохнул.

— А жизнь-то она быстро пронеслась, как в кине, — сказал он, — об одном теперь только жалею, что жену не сберег, и что не было у меня ни дочери, ни сына. А раз нету никого и заботиться мне не о ком. И жизнь не жизнь теперь, а так, пустое существование. Холодное. Нету душевного равновесия. Не ушел бы я тогда — может, была бы теперь у меня такая дочка как ты.

Я кивнула и подлила ему еще чаю.

— А потом пробрался я в Москву. — сказал Василий Афанасьевич. — Деньги-то есть у меня. С квартирой мне верные люди подсобили. Да, для этого жениться пришлось. Фиктивно. Зато трехкомнатная. Понимаешь? Один живу в трехкомнатной квартире. Хожу как сыч из угла в угол. Начто оно мне?