Контр Культ УРа №1

НИНА: В то время я жила на 15-й Парковой, где тогда был артистический очаг — третий этаж хрущевского дома, куда каждый день стекалась богема со всей Москвы. Это примерно 1982-85. Комната с белыми стенами, черной кошкой и фресками в стиле Анри Руссо. Черная кошка была на стене, а в квартире жила настоящая — белая, с черным хвостом. …Это было пивное время, много-много пива, креветки в холодильнике всегда лежали. Всегда подавалось фирменное блюдо: обжаренные в масле соленые ржаные сухарики и запеченый в майонезе картофель. Сначала фигурировало еще особое вкусное мясо из духовки, но т. к. массу людей и особенно рокеров я всем этим определенно прикормила, самое изысканное — из соображений возможного — быстро отпало.

Ох. вшие соседи катали в милицию телеги — что у меня выбиваются стекла, бросают сосуды и ссут из окна. Эта атмосфера давала великолепный творческий заряд: тогда еще слушали CAN, TANGERINE DREAM, Supertramp, Nina Hagen, B-52. Потом эта квартира досталась какому-то спившемуся алкоголику, а он ее, в свою очередь, за двести рублей продал сыну какого-то полковника.

УРЛАЙТ: Несколько слов о наших рок-классиках — посетителях салона. Майк?

НИНА: Майка я впервые увидела, когда Павлюченко[4] привел его ко мне ночевать. Тогда к ленинградскому малоизвестному миру был жгучий интерес. Побежала его встречать на остановку. Потом была ужасно разочарована: он сразу нажрался в говно и весь вечер трахал одну крупную деятельницу рок-движения. Весь имидж романтического героя с берегов Невы был разрушен самым подлым образом: у меня все-таки богема была, а не притон. Бутылки бьют, творческий дух, все правильно, но трахаться прилюдно считалось пошлостью. Но в конечном счете у меня к нему осталось очень нежное отношение, потому что сам он — чрезвычайно нежный, душевный человек.

С Майком приехал Рыба из тогдашнего КИНО. В ту пору алкогольная страсть будила в нем гнусные проявления: напиваясь, он терял всю свою природную доброту — становился грубым, циничным, омерзительным. Когда видел рюмку, у него начинали трястись руки — как личность, он переставал существовать. Он познакомил меня с Рыженками, Вишней.

С Рыженками у меня особо тесный контакт не возникал, потому что они личности весьма эгоцентрические — и он, и она. При этом они, безусловно, очень талантливые люди: Валя /Кашпурова — ред./ — отличная художница, Сережа — отличный музыкант. Они поражали меня тем, что хотя жили на грани нищеты, сохраняли поразительную душевность: Рыба у них на кухне на раскладушке жил полгода — тощий, длинный. Одной рукой открывал холодильник, другой одновременно ворочал яйца на сковороде.

Обстановка дома у них была совершенно электрическая: от обоих Рыженок исходила дикая энергия — как фейерверк.

НИНА и Вишня. 1985.

УРЛАЙТ: Кинчев?

НИНА: Обаятельнейший распиздяй. Как-то раз пришел на глинтвейн и ударился в дискуссию с Жариковым. Говорил, что надо идти на стадионы, делать рок-революцию в массах. Жариков, ссылаясь на русских философов, возражал, что народ туп, революциями мы сыты, а подлинное искусство — элитарно. Костя бился искренне и честно, а Жариков — как иезуит, с подъебами. В конце концов оба уснули вповалку на одном диване.

"Как-то раз пришел на глинтвейн и ударился в дискуссию с Жариковым." июль 1985.

УРЛАЙТ: Чем сегодняшние человеческие отношения отличаются от тех — 1982-85 гг.?

НИНА: Происходит естественный процесс. Дружески-братские отношения, к сожалению, вырождаются. Многие уходят из мира дружеских контактов в мир деловых. Человек становится очень крутой, занят с фээргэшниками и т. п., в дом уже просто как друг, повидаться — нос не кажет. Конечно, время беззаботных митингов прошло, дважды пережить одно и то же невозможно.

УРЛАЙТ: В общем, декаданс тебе ближе, чем ренессанс.

НИНА: Да, конечно. Декаданс — не как упадок, а как предсмертный вопль, крик — перед упадком. Излом, надлом, но не вычурность. Тут тонкая очень грань — как «инь-янь» — на ней необходимо удержаться. Смысл моего творчества — эту грань «инь-янь», отделяющую взлет от падения, всегда чувствовать и не переходить. 

НЕБОЛЬШОЙ ФИЛОСОФСКИЙ ПЁС