Контрабандист из Варшавского гетто

Правда пан адвокат – совсем другое дело. Не спеша идя по улице Твардая, Новак вновь живо и ярко вспомнил первые дни августа 1937 год, когда он сидел на неровной, деревянной лавке в клетке для обвиняемых. Вспомнил он жирную, лоснящуюся от пота физиономия варшавского полицейского с густыми усами концами наверх, у которого под натиском пана адвоката во время допроса забегали маленькие, липкие глазки как у крысы, и он искал глазами защиты у прокурора, но обвинитель на процессе в ответ лишь злобно фыркал и мотал головой. И теперь пан адвокат сам надел форму полицейского. Пшемисл Новак даже почувствовал негодование и нечто похожее на душевную боль, какую испытывает человек, когда кто —то близкий ему сильно оступается в жизни, совершив роковую ошибку. Пшемисл Новак всегда считал себя обязанным пану адвокату, который бесплатно и бескорыстно защищал его, и это чувство не было таким, словно ему приковали к ногам тяжелые, неподъемные гири, вовсе нет, а скорее наоборот. Уже в тот же день, когда Пшемисла Новака освободили из зала суда, он твердо решил, что обязательно отблагодарит своего адвоката. Более того, эта мысль настолько заняла его, что не прошло и дня после суда, как он пришел в адвокатскую контору Эйдельмана, находившуюся недалеко от Банковской площади, чтобы лично выразить свою благодарность и сказать Абраму Пассенштейну, что теперь он его вечный должник. Но, увы, слов этих он так и не сказал. Нет, он встретился с улыбчивым, хитрющим Абрамом Пассенштейном и даже с самим хозяином адвокатской конторы, паном Эйдельманом. Они стояли в коридоре, и пан Эйдельман расспрашивал его о том, чем он планирует заниматься теперь и по – отечески предостерегал не ввязываться в темные делишки. Он, опустив голову, слушал пана Эйдельмана и ему было все это приятно, до слез приятно, что кто —то интересуется его судьбой. Вообще сама мысль, что эти солидные паны в дорогих костюмах и белоснежных сорочках с огромными, золотыми запонками на рукавах защищали в суде его, выросшего в вонючих и грязных еврейских трущобах Варшавы, а теперь искренне интересовались его судьбой, никак не укладывалась в его голове и он, стоя рядом с ними, мотал головой и хлопал глазами.

И может быть даже после всех сказанных паном Эйдельманом ласковых слов он бы сказал, ради чего пришел. Но произошла еще одна встреча, из тех, которые никогда не тускнеют в памяти, сохраняя с годами всю яркость и свежесть первых впечатлений. Юдифь Эйдельман, дочь пана Эйдельмана, появилась в коридоре адвокатской конторы. Это потом, когда Пшемисл Новак покинет адвокатскую контору Эйдельмана, он будет ругать себя за свой вид и грязные руки, а в тот момент он просто таял в ее присутствии, боясь поднять голову. Не было дня с той встречи, чтобы Новак не вспоминал ее. Встреча с ней вонзила нож в его сердце и оставила рану незаживающей.

Вдруг одна мысль пронеслась в его голове, и он даже остановился, придержав поводья. Его сердце застучало. Пан Эйдельман и его дочь тоже должны быть здесь, в гетто, где же еще быть варшавским евреям. Новак ухмыльнулся и дернул поводья, вспомнив, что мог прислушаться к немецкому офицерику и плюнув на несколько сотен злотых, навсегда залечь на арийской стороне. От этой мысли он даже побледнел.

Где – то впереди послышался знакомый свист. Новак вздрогнул и остановив повозку, огляделся по сторонам. Он стоял на широком перекрестке улиц Твардая и Простая. Слева, со стороны углового дома на улице Простая, навстречу к нему двигались две знакомые фигуры: один длинный как швабра и с шагом как у цапли, другой среднего роста, худой, сутулый, с папиросой в зубах. Одеты они были точь —в точь как Новак, только у длинного рукава пиджака были короткими, оголяя худые как ветки руки. Эти двое подошли к Пшемислу Новаку и о чем —то тихо переговорили, а затем все трое вместе с повозкой скрылись в арке того дома на углу улиц.

–Все привез? – сиплым голосом спросил тот, что был с папиросой. Новак кивнул головой.

–А мой заказ привез? —в нетерпении спросил длинный.

–Да погоди ты, —сиплый брызнул на длинного злобным взглядом.

– Да все нормально, —сказал Новак сиплому, —можешь везти сразу все на Новолипке. Сиплый растаял и улыбнулся, а длинный тем временем в нетерпении переминался с ноги на ногу, пытаясь влезть в разговор.

– Самуэль, – обратился к длинному Новак. – Не переживай, я привез твой платок. Он там внутри одной из коробок спрятан, я пометил.

Самуэль в ответ с искренней признательностью посмотрел на Новака и широко улыбнулся.

– Знаешь хоть для кого платочек то, —загундосил сиплый, постучав ладонью Новаку по плечу, —Марысю Айзенштадт знаешь, певичка из Мерил – кофе, – сиплый посмотрел на длинного и ухмыльнулся. Самуэль хотел закипеть, но сдержал себя. Однако Новак не поддался липким шуточкам сиплого.

– А ты давно с ней знаком? —повернулся Новак к Самуэлю.

–Да я с ней толком то не знаком, так перекинулся парой словечек в ресторане раз —другой, – немного смутившись ответил Самуэль.

–Да знать она его не знает, —захихикал сиплый.