Контрабандист

Особо раздуть его славу не успели – началась война, а в военное время в почете пропагандистские темы – те самые, воодушевляющее и зовущие на подвиги.

Вспомнили про него несколько лет назад, когда общество, отошедшее от ужасов пережитого, потянулась в прошлое, вспоминая золотые довоенные дни.

Вспомнили, кинулись искать, а упс… Нет ничего.

Так, по мелочи – наброски, несколько автопортретов – за столом, у мольберта и в скафандре, да наброски. А главного-то шедевра, около которого он и того, преставился – нет!

В каталогах, репродукциях и фото – есть, а в живую – нет.

Вот тут я и должен был появиться на сцене.

В точно рассчитанный момент – аккурат после того, как все уже признают картину утерянной, подняв плач по сгинувшему шедевру, но до того момента, как о ней начнут забывать.

На мой прямой вопрос – а почему именно я, Сиам начал длинно и косноязычно врать, рассказывая, что именно моя персона – ветерана, потерявшего память, добавит к истории появления шедевра новые яркие краски, подняв цену полотна до заоблачных вершин.

Угу, возможно.

А ещё, на такого как я, можно легко списать все грехи, если что-то пойдёт не по плану. Вот признают полотна ворованными – и что тогда? Кого за шкварку возьмут? Меня. И пофиг, что ветеран – мигом упекут куда следует.

Но так как деваться было некуда, я согласился и сейчас, сидя в кают-компании с горячим кофе, любовался, назову это так, шедеврами.

До Станции, где мои сокровища должны были обнаружить, оставались одни Врата, но я не спешил. По сценарию Сиама, тем лицом, которому суждено обнаружить картины, должен был стать действительно случайный человек – мелкий коммивояжер, прорвавшийся на борт дабы впарить мне какую-то хрень. Не подсадная утка, хорошо знающая свою роль, а именно кто-то совершенно случайный и полностью непричастный к происходящему.

Ну а дальше всё должно было пойти само собой, благо не узнать картины было невозможно – с экранов они просто не исчезли. Моя задача была простой – изобразить из себя повёрнутого на творчестве Ван Гахена ветерана и крайне нехотя признать наличие на борту оригиналов, спасённых от огня войны. Где я их спас, когда – извините – амнезия, последствия тяжёлого ранения. Вот, что это полотна Випля нашего Ван Гахена – помню. А вот всё остальное – не, не помню. Ранение, будь оно неладно.

После этого мне следовало выпинать гостя вон. Как угодно, хоть пинками. Я же того – контуженый. Далее – сидеть тихо и ждать.

По расчётам Сиама должно было пройти не более пары часов, как ко мне на борт потянутся эксперты, взбудораженные новостью.

Их следовало принять, проводить в каюту, дать насладиться шедеврами – минут тридцать, не более и тоже выгнать. На сей раз – вежливо. Сославшись на выгодный фрахт или просто дела. Ну а выгнав – убраться со Станции и, повисев в пустоте пару суток, сесть на другую. Какую именно он мне сказал.

Всё.

На этом моя роль заканчивалась – на борт поднимался Сиам и, после долгих переговоров, проводимых, разумеется, за задраенными люками, он становился обладателем всей, типа моей, коллекции. Дальнейшее – в плане картин, меня не касалось.

Не могу сказать, что меня это тревожило – игра не моя, зачем взрослым дядям мешать? С меня и того, что я чист от обязательств более чем достаточно.

Свобода, по моему разумению, стоит куда дороже любых перепачканных краской холстов.

Кофе уже остыл, но я всё никак не мог решиться отставить кружку прочь – слишком уж много неучтённых факторов было в предстоящей задаче. А вдруг тот посетитель картины не разглядит, или окажется необщительным затворником, игнорирующем выпуски новостей? Или, ещё что хуже, распознает картины, да и вырубит меня нахрен! Полотна же ого-го сколько стоят.

А у меня даже самого завалящего ствола нет. Не успел обзавестись, да и не принято здесь с оружием ходить. Подобное неприятие всего смертельного тоже было следом войны – общество всеми силами стремилось забыть пережитое, ограждая себя от неприятных воспоминаний.

Как по мне, то бред.

Рано или поздно жабы вернутся – как место на захваченных мирах кончится. И что тогда? С чем их встречать? Ясно же, что кадровики, пусть и отлично подготовленные, кончатся быстро – вот тогда что? Этот выверт местной психики я решительно отказывался понимать. Ну да ладно – не моё это дело, пусть живут как хотят.

Минусом подобного поведения было то, что разжиться хоть каким-то стволом здесь было крайне сложно. Ни оружейных магазинов, ни тёмных личностей, барыжащих убивалками – ничего подобного мне обнаружить не удалось. Личное оружие было только у военных, да и то только при ношении полевой формы – на учениях там, или манёврах со стрельбами. Не нападать же на них? Себе дороже выйдет. В остальное же время, когда вояки были в повседневке, или в парадке – оружия не было. Так что мои надежды разжиться стволом путём подпоив расслабившегося солдатика, или офицера были изначально обречены на неудачу.