Контрабандист

Так мой бар, по понятным причинам быстро пустевший, был заполнен разнокалиберными бутылками с цветным содержимым. Первый день, оглядывая это богатство, я уж хотел пригубить из каждой – надо же знать, что именно у меня на борту, но чуть подумав, решил оставить их в покое. Дело – прежде всего, да и чёрт его знает, может там наркота какая. Ван Гахен же любил ширнуться перед мольбертом, ну а я же его эксперт, так? А значит просто обязан пережить те же ощущения, что и мой кумир.

Угу.

Переживу. Обязательно.

Но – позже.

Другим украшением каюты и, одновременно, положительным моментом, был здоровенный кальян, расположивший своё сверкающее золотом тело подле дальней стены. По задумке Сиама я должен был сидеть подле него и, погрузившись в клубы дыма, любоваться последним шедевром ушедшего мастера, висевшим прямо напротив – на противоположной стене.

Нет, спорить не буду – в такую каюту можно было привести любую девчонку. Провести и быть абсолютно уверенным в положительном результате. Да и диванчики позволяли, но всё же это было не то. Ну не дорос я до такой роскоши. Мне попроще чего, а то сидишь как в музее, сидишь и пятнышко на столе оставить боишься.

Но главным украшением кают-компании были, конечно, картины мэтра.

Всего их было четыре.

Две изображали нечто вроде грубых корзин – одна с картошкой, другая с яблоками, ещё одна – завтрак шахтёров. Главным же моим сокровищем, моим, конечно же, в кавычках, было последнее полотно мастера – "Обломок планеты с корнями". Как по мне, то картина эта была… Но об этом чуть позже.

Сначала о Випле.

Основной причиной его известности стало то, что изображал сей мастер сугубо простой народ. В основном – шахтёров. С одной стороны, это, безусловно, шло ему в плюс – редко кто, что сейчас, что тогда, решится променять свою студию с натурщицами и всем прочим, на суровые условия походной жизни. А вот он решился. Уж не знаю почему – критики достали, или от кредиторов скрывался, но факт остаётся фактом – творил мэтр исключительно на пленэре, в пустоте, черпая вдохновение от звёзд и туманностей. Так, по крайней мере, утверждал его биограф, разумно упуская из внимания дурь, регулярно принимаемую сим творцом. Про это – наркоту и алкоголь я в других источниках прочитал.

Тех, что не столь гламурно-официозны.

Но, тем не менее, факт оставался фактом – желая быть ближе к объектам своего внимания он работал прямо на поверхности разрабатываемых астероидов. В скафандре и укрепив бурами мольберт прямо на скальном выступе.

Не спорю – талант у мужика был. Рисовать в тяжёлом скафандре, это, я вам скажу, ещё та задачка. Я вот попробовал.

В лёгком.

А чего такого?

Отлетел от Станции, ход на ноль, легкий скафандр натянул – и наружу.

С куском картона, магнитиком, кисточкой и тюбиками краски.

Чем я хуже?

Пусть рисовать и не умею, но вот что-то эдакое, в прогрессивно-агрессивной манере, изобразить могу. Насмотрелся, ага.

Ну, картонку магнитиком к корпусу прилепил, к магниту – тюбики. Кисть зажал, огляделся, ища вдохновение и…

Скафандр отмыть я так и не сумел.

Поставил его в шкаф как был – с яркими пятнами и разводами по всему телу.

Цветными.

Угу. В той самой – экспрессивно-агрессивной манере.

Нее… Рисование – не моё. Особенно в пустоте.

Ну как, скажите, творить, когда вокруг тебя летают куски краски?! Да и твердеет она моментом – едва выдавил, как раз – а она как камень. Я тогда скаф свой и перепачкал – когда отчаявшись в кисти попробовал кусочками закаменевшей краски хоть что-то изобразить – как мелками, в детстве.

Ага… Изобразил, как же.

Про кисть – отдельная история. Если б я её заранее на верёвочку не посадил, то улетела бы моментом – после первого же мазка.

Нет, в конце концов я нечто эдакое, продвинуто-революционное и провокационное изобразил. Разводы, загогулины да пятна. Прогрессивно, ярко, непонятно – самое место на выставке авангардистов, я там и похуже видал.

В каюте, конечно, повесить не рискнул – мне нервы дороже, а вот в коридоре, напротив двери в сортир, самое то оказалось. Как глянешь и… Расслабляет, в общем. На задумчивые мысли наводит.

Ну, не моё это. Рисование и прочее.

А вот Випль – да, мог. Пусть и мазня, но то, что он изобразить хотел – вполне читалось. Особенно, если глаза расслабить и взгляд расфокусировать.

Респект ему короче от меня, хоть покойному на это и пофиг.

Но давайте вернёмся к творчеству мэтра.

Его самая знаменитая картина – тот самый булыжник с разлохмаченными в пустоте корнями стал последней работой именно из-за такой манеры творить. Микропробои скафандра, плохой воздух и прочие невзгоды походной жизни, оказались именно той самой, критической, каплей для и так перегруженного наркотой организма.

Умер он прямо за мольбертом – на астероиде, что принесло ему и его шедеврам немерено славы – как же!

Творил до последнего!

Не признанный гений, сбежавший в пустоту от пороков общества и посвятивший свою жизнь простым работягам! Ну прочие хвалебные эпитеты в комплекте.

Угу. От пороков. Как же. Не ширялся бы, глядишь и жил дальше. Правда, так и не став знаменитым. Живым-то он никому особо интересен не был.