Контрафакт

Вот какие, скажите, чувства, мысли и представления должны были перемешаться причудливо во вчерашней школьнице из сонной украинской провинции, чтобы возникло дикое желание отдаться мужчине на кожаном сиденье великолепного джипа, этого символа успеха? Не знаете? И мы не знаем. А слабые догадки не беремся навязывать никому.

В джипе их Лешка и застал, припарковав во дворе «Газель». Нет-нет. Застал – это не значит, что застал врасплох. Они сидели уже на переднем сиденье, одетые, слушали тяжелый рок, любуясь игрой света на панели крутой радиолы – вкушали плоды цивилизации. Разговаривая с Лешкой, отводили глаза – в особенности Вова. Но Лешка не приглядывался, внимания не обращал, отгрузил в «Москвич» оговоренные заранее пачки и уехал с Манькой.

Сначала Лешка продолжал ликовать: он чувствовал, что напал на золотую жилу. Вспоминал всю эту забавную конспирацию, «мистера Икса», которого так удачно окрестил Иваном Федоровым, и это состояние человека, который вписался в поворот. Мог бы и не вписаться, а – вписался. Хотел поделиться с Манькой – нет, не фактами, ни в коем случае, а настроением, но Манька реагировала вяло, контакта не получалось, взгляд ее блуждал, было похоже, что Манька была сейчас далеко за пределами Лешкиного «Москвича». И Лешку внезапно обожгла мысль, что, мотаясь по Москве и гоняясь за удачей, он выронил из багажника свою Маньку – настырную и послушную, умницу-отличницу и дуреху дурехой. Выронил и не знает, что же делать: то ли развернуться и подобрать, то ли мчаться, не сбавляя скорости, дальше.

На всякий случай он купил две бутылки водки и пива, и пил дома водку, запивая пивом, пил молча, не отвечал на Манькины реплики. Яичницу на сале с луком, которую молча приготовила Манька, однако, ел, как и рыбные консервы.

Прикончив вторую бутылку, Лешка отрубился, Манька стащила с него обувь и – маленькая-маленькая, а подняла со стула и завалила на постель. Сама устроилась на полу, в уголочке, где, бывало, ночевал Вадик.

И утром поехала на работу одна и – на метро. Потому что прав у Маньки не было. Она только еще ходила на водительские курсы.

На клубе она оказалась рано, раньше грузчика. Расставлять сложенные на ночь столы не стала: пусть грузчик расставляет, ему за это деньги платят. Разделась, достала зеркальце, поправила губы. Когда появилась Вали и поздоровалась, поравнявшись, Манька вдруг почувствовала сладостную перемену в своем отношении к уверенной в себе подруге охранника. Дело в том, что до этой самой минуты Вали в Манькином представлении витала где-то на недостижимой высоте. Комплекс неполноценности приезжих по отношению к потомственным москвичам отшлифовывался в течение жизни по крайней мере трех поколений. Тому была масса причин экономического, культурного и организационного характера. Не будем утомлять неглупого читателя повторением известных ему обстоятельств. Рискнем прибавить от себя только вот что: определение «коренной москвич» стало не просто биографическим пунктом человека, но и указанием на принадлежность его к привилегированной расе. За Вали к тому же стояли конкретно почтенные родители с квартирой и дачей, в детстве – музыка и фигурное катание, пионерская и комсомольская активность, один раз – Артек. Кроме того, родственники в Англии – это тоже придавало. И хоть родня не близкая: двоюродная сестра бывшего мужа, но все же. В общем, Вали уже однажды отстояла очередь в английском посольстве и погуляла по Пикадилли. Да и своего, оставшегося от мужа, сына она тянула к достойному уровню: теннис, плавание, английский с преподавателем. Благо рутинную часть воспитания взяли на себя родители, освободив Вали для работы и личной жизни, которые у нее счастливо сочетались.

Не нужно обладать слишком большим воображением, чтобы представить весы, на одну чашу которых кладется все перечисленное, а на другую – средняя школа и безнадежно обветшалый дом культуры в частном секторе города Братство, при неполной семье и хоть и аккуратной по жизни, но гулящей матери. А представив условные весы, не будем и вопросом задаваться, какая чаша ухнет вниз, а какая вознесется, как вовсе невесомая.

Вот Манька и чувствовала свое безоговорочное неравенство, и проклятое подобострастие лезло из нее наружу к ее собственной досаде. Всегда. До сегодняшнего дня, до этой самой минуты. И когда простая в своей дарственной безмятежности Вали сердечно и благосклонно поздоровалась с Манькой, Манька вдруг почувствовала, что она ничуть не слабее «торчит» в этом мире, чем Вали, а может быть, учитывая возраст и перспективу, – и посильнее. И она, поддаваясь необъяснимой интуиции, приняла довольно надменный вид и холодно ответила:

– Здравствуй, Валентина!

В то время как Валентиной Вали никто на клубе давно уже не называл.

Вот примочки!

Вали передернула плечами, не снисходя до того, чтобы реагировать на такие пустяки. Но осадок остался.