Контраходцы

— Не сдавайтесь на ограничения — ни кем стать, ни как и где спать. Мое ложе — на вольном воздухе.. Я выбираю сам свое вино, мои губы — моя виноградная лоза. Разделите участие в грехе жизни, и исчезайте! Не убегая, взяв бумеранг в мощную руку, готовы задать жару, не боясь принять кару. Не лезьте к тем, чьи дела вас не касаются, потому что далеки порой цвета, что составляют ваш герб.

Он подчеркивает последнюю паузу, его глаза устремлены на нас, словно ищут там невозможного эха, братского отклика, которого никто из нас не может предложить ему, в его мечтах — или ожиданиях. Он встает, и, ритмично чеканя каждый слог, заканчивает:

— Космос – вот мое пристанище.

IV Отменная крепость костей

— Сов! Вставай, Сов!

) Я ворочаюсь в спальном мешке под звуки эоловой арфы, и даже не пытаюсь раскрыть глаз. Первый всплеск, он долго шуршит, мнет материю, неотступно, бурно, затем смягчается — сплошные ласки, дуновение ровно обволакивает, словно слоем ложится. Оно нарастает, второй всплеск, безудержный, почти трескучий. И спокойствие за ним, тело всасывает вперед. Затем третий всплеск — сильный, затем декрещендо, пока не остаются лишь переливы ноток бриза.

Это сламино, вторая форма ветра, в банальном варианте, известном как Мальвини, частом в дюнах, на пустошах и в холмистой местности. Его контрят между гребнями, в перерывах между всплесками, в три приема и без рывков. Я открыл глаза: день будет прекрасным. Остальные уже сложили навес и запаковали его. На остатках костра греются остатки чая, которые я проглатываю залпом, потому что крюки уже впряглись, Голгот скребет пузо, Караколь уже в строю, и орда, попросту говоря, ждет, пока ее писец займет место в Таране, чтобы выдвигаться.

— Вольный строй! Идем цепочкой!

Надо признать, что ветер не так быстр, и Гот абсолютно прав: нет смысла двигаться блоком и загораживать друг от друга пейзаж. Построившись в линию, мы быстро возвращаемся по долине, которая нас приютила, петляя между обросшими холмами, чтобы максимально использовать защиту от ветра. Мы проходим перевал, затем вторую долину, помельче и не такую занесенную песком, еще один перевальчик, а затем третью долину... Прошло пять недель после фурвента. Мы постепенно выбрались из песков, соляных равнин и барханов с их убийственными подъемами, и перешли в более приветливые края. Необъятная степь течет, спешит навстречу нам, как длинношерстные сурки, проскальзывающие мимо наших бедер...

∫ День хандры под сламино. Кориолис сегодня с самого утра отдалилась (моя прекрасная сука Трассы) — чтобы увиваться за кем? За Караколем. Я контрил вперед по прерии и в какой-то момент задумался о нашей маленькой банде психов. Странно. С каждым сезоном мы все больше перекрашиваемся в цвет того, что пересекаем. Мы собираем на себя обсевки скверно смолотых урожаев, пыль осыпающихся стен, исчезающих тропинок. Мы утираем с лиц влагу дождей, которые сверху больше не валятся, а стекают, словно горизонт обливает слезами наши щеки. Ветер нас будит, нас возбуждает, нас успокаивает, укачивает и умывает. Он кладет нам на лоб свою легкую руку, он дает нам пощечины и расквашивает носы, он к нам подлизывается и нас подлечивает. Никто в орде вам не скажет, что обожает ветер. Никто в орде вам не скажет обратного. Существуют миры (заявлял вчера Караколь), где ветер рождается и умирает. Приходит, исчезает. В свой день, в свой час. Если такой мир есть, там имеет смысл любить (или же не любить) ветер: можно посравнивать. Но здесь? Кто станет жаловаться, что в небе облака, а под ногами у нас земля? Потому что они были там всегда, что они есть и будут там всегда. Ветер есть, он тут. Так что я усек и заткнулся.

∂ Я услышал вдалеке свистящий звук: не посвист бумеранга или брошенного диска — сипение тяжелой массы, несущейся бодрым аллюром… Внезапно прорезывающий его сигнал трубы… А вслед земля равнины с наветренной стороны глухо задрожала.

π Я шел первым, когда это случилось. Передо мной не было даже Голгота, который задержался, чтобы разглядеть горса. Я искал лучшую трассу. Идущая на подъем равнина простиралась насколько хватало глаз – нежно-зеленая, с металлическими отблесками. Слева впереди частый линейный лес кончался мыском из трех деревьев, справа на него смотрела местами прерывающаяся полоса самшита. Контрить ближе к самшиту казалось более удачным выбором: он лучше раздробил бы наземный ветер, чем лес, от которого порой бывает сильная турбулентность. Так что я начал отворачивать к нему.

¿' Они затормозили, как они одни умеют, ши-рек-рам, дерзко, при полном парусном вооружении, не убоявшись поломки мачт, но развернули гребные винты к носу, чтобы работали против хода, и решительно осели корпусом на грунт – ради сцепления и пущего трения.