Контраходцы

¿’ Шутихи! Шумиха! Шалят вовсю фреолы! Гремят вовсю фанфары, пронзительно вопят духовые, как будто мое скромное представление Орды для них служило лишь подготовкой, шутовским сигналом к тому, чтобы теперь развернуть балаган на всю катушку! Парусный люд! Ничто не поменялось с тех времен! Та же страсть, та же необузданная тяга предков расправить крылья и скайты, раздуть стяги, метнуть бу во все подряд, неважно куда, хоть в небо! Никому не остаться в спокойствии на палубе, в синей круговерти изящных женщин, которые так счастливы — благодаря нам (тоже обрадованным нежданной удаче) — наконец обрести мужчин, которые ими бы заслушивались и с ними смеялись бы! Сущий бедлам из летучей всячины, парящей вокруг бизань-вант — пущенных в полет бутылок или летающих из рук в руки тыкв с пойлом, будто перебрасываются шарами! Даешь! Хвататься за реи, взбираться на фок-мачту, спрыгивать! выбрасываться в небо! Кто поднимется выше всех, кто перекроет канат другому, чтобы тот повернул вниз! Валяй! И, как я, поднести нарванные в степи пучки асфодели краснеющей женщине! И, как я, горланя, окроплять головы водой или вином! Ничто не поменялось. Забава обольщения завладела палубой; попозже она продолжится у центрального костра, на лугу. Те, кто вступил в игру, — самые нерешительные, молодые задиры, которых подзуживают собственные шишки, но они не отваживаются бесстрашно вступить на палубе в пикировку — эту тончайшую из любовных игр. Итак, они упархивают и хвастливо галдят в собственном кругу, постоянно оттуда пялясь, нервируют не оставивших поля действий закаленных соблазнителей, их ноги прикованы к стратегическим точкам корабельного настила... Во многих смыслах фреольская вечеринка всегда уходила в вертикаль и воздушность, не сводясь к этой плоской, как делают убежищные, структуре, сосредоточенной у полюса, вокруг которого вьются спиралями желания.

Какая нежданная серьезность, мой маленький Краки!? Ты перестаешь горлопанить? Ты хочешь судить суть, метить в метод? Ты шушу-тудируешь, ты опана-лизируешь? И что самое замечательное: ты притом-третируешь пипи-рушку? Иди-ка скорей развлекись!!

) Я побывал на каннеольном представлении, которым одарили нас три великолепных танцора-музыканта. Та каннеоль, которую я знал до тех пор, игралась на двухметровом длинном бамбуке с отверстиями, которые музыканты подставляли под ветер, выделывая серии па, так что его дуновения проходили через шест и при этом издавали приятные звуки. В лучшем случае — при хорошем дирижировании, — это напоминало что-то вроде отрывистого флейтового концерта с некоторой более или менее согласующейся с ним жестикуляцией. Но то, что я увидел, меня очаровало. Это самодостаточное искусство, в котором музыка, рожденная движением шеста, а, значит, жестом и, следовательно, танцем, который его вызвал, порождает в свою очередь танец, что следует за ней, а он естественным образом воспроизводит пение ветра и заключен сам в себе — череда звуков и жестов, не имеющая ни начала, ни конца, и спирально замкнутая на себя же. Кроме того, меня удивила быстрота движений, не допускавших пауз молчания сверх необходимых в темпе, и непрерывно звучащий грустный мотив, под который танцоры кружат с обезоруживающей чувственностью. Бамбук, помеха в обычной хореографии, здесь приобретает визуальную силу древка знамени, острия копья, это и дерево, и символ секса, и неторопливый ход пропеллера — в зависимости от музыкальных интонаций. После представления я не мог не пойти поздравить танцовщицу, которая меня больше всех тронула.