Контракт на молчание

И все же, все же… Презирает меня Эперхарт или нет, я им в некотором роде восхищаюсь. Как бизнесменом, как принципиальным человеком, как знатоком людей. Есть в этом что-то уничижительное, ведь жертва его психологических приемов — я.

Как жаль, что лестница домой не бесконечная.

— Привет, — говорю я, закрываю дверь и поворачиваюсь, невольно сжавшись.

Клинт поднимает голову и радостно восклицает:

— Я сегодня отдал бэкендовую часть на аутсорс. Один из приятелей посоветовал специалиста.

Мужчины. У одного бэкенд на аутсорс, у другого компенсация фазовых колебаний высокого порядка. И только у меня под угрозой помолвка из-за рецидивирующей измены.

— Что случилось? — наконец прозревает Клинт, подскакивает со своего стула и устремляется ко мне.

Вот сейчас, сейчас он подойдет и обязательно догадается. Почувствует запах или иную неправильность. На какой-то безумный миг я вновь начинаю надеяться, что это случится, а после мы сядем, все обсудим и найдем выход.

И все равно когда он подходит ко мне близко, я с трудом удерживаюсь от того, чтобы отступить назад. Запах парфюма Эперхарта пропитал меня насквозь и теперь расползается по нашему кондоминиуму, никакой душ не смоет и не поможет. Но Клинт участливо трогает мое плечо — то самое, которое недавно целовал Райан, заглядывает в глаза и… ничего. Как? Как?!

Значит, вот оно что. Значит, на обычных городских улицах аморальные, беспринципные Валери смешиваются в толпе с порядочными Клинтами и совершенно никто их не клеймит и не вычисляет? То есть, выходит, если не попасться прямо на месте, с поличным, то наказание ниоткуда не придет? Но это противоречит всему, что я знаю!

Не такой уж он внимательный. Спорю, тот же Эперхарт точно бы заметил все несоответствия.

— Клинт, я хочу кое-что у тебя спросить. Очень важное для меня.

А теперь он решит, что мое состояние связано с неприятным разговором, хотя это не так. Но не могу я промолчать. Мне необходимо разобраться хоть в чем-то!

— Конечно, — серьезно отвечает он.

Я невольно любуюсь знакомым смешным жестким ежиком его волос и дневной щетиной на подбородке. Все такое родное, успокаивающее. И рука эта на плече так знакома. От ее прикосновения нет ни намека на сладкую внутреннюю дрожь. Было ли так же месяц назад? Валери, ты официально в полной заднице. Допустим, можно заставить себя хранить верность, но как захотеть человека вновь? Возможно ли это?

— Почему ты предложил переехать сюда? Я знаю твои аргументы, но я хочу узнать, как пришел к этой мысли.

— В смысле, Вэл? Мы с тобой сели, обсудили…

— Ты предложил мне сменить обстановку, чтобы мне не было так тяжело, чтобы я перестала плакать. Но ты же знал, что я все равно буду плакать. Ведь умерла моя мама.

— Конечно, я не спорю. И знаю, как вы были близки. Но здесь ты действительно отвлекаешься и не плачешь.

— А должна бы. Я плакала по ней сегодня на работе.

И по нам тоже плакала.

— Я не понимаю, что ты хочешь сказать. Ты можешь плакать здесь, дома.

— Но тебе это неприятно.

— Конечно мне неприятно, когда ты страдаешь. Я все переживаю вместе с тобой. — Ощущение, что еще Клинт начинает злиться из-за этого разговора.

— Отсутствие слез не всегда хороший знак.

Переспав с Эперхартом в первый раз, я не заплакала. Я напилась и пошла на улицу в надежде найти там неприятности, вместо того чтобы все выплакать и покаяться.

— Вэл, я запутался.

Я правда не знаю, как объяснить. Я не умею так красиво и удобно выворачивать слова, как некоторые. Придется спросить в лоб.

— Ты знал, что мама была против нашей свадьбы?

На долю секунды на лице Клинта проступает раздражение, но сразу же исчезает. Вот как.

— Я догадывался. Как-то раз она прямо сказала, что я ей нравлюсь, но не сумею сделать тебя счастливой. — И уже защищаясь: — Но это не значит, что я желал ей смерти или считаю, что она недостойна твоей печали. Я же не ребенок, чтобы судить о том, кто и чего достоин, по их отношению ко мне.

Да? А звучит так, будто как раз наоборот. Или я опять чего-то не улавливаю.

— Как думаешь, почему она считала, что мы не можем быть счастливы? — спрашиваю я грустно, не развивая прежнюю тему.

Пусть отношение Клинта к моей маме останется на его совести. Но, бинго, чертов Эперхарт был прав. Клинт о смерти моей мамы не жалел. Скорее всего, ему не понравилось и то, что я настояла на переносе свадьбы. Он не возражал, повторял, что понимает, но был заметно раздосадован. И едва ли готов терпеливо утешать меня день за днем из-за смерти человека, которого считал своим идейным недоброжелателем. Ее уход, скорее всего, воспринимался им как гарантированный зеленый свет на дороге к алтарю, вот и все. Но обсуждать это я не собираюсь. Его право, он не виноват, таких пар миллионы. Тех, кто изменял, думаю, все же меньше. А вот за это уже стану расплачиваться я. Мое решение, мой поступок, моя ответственность. Теперь мне легче понять, из-за чего так случилось, но это ни в коем разе меня не извиняет.

— Может быть, лучше присядем, а потом поговорим?