«Контрас» на глиняных ногах

Белосельцев захватил аппарат, тайно усмехаясь, – «политик», как любезный экскурсовод, старательно показывал ему экспонаты войны. Вошел в дом мимо конвойного и очутился в помещении, оббитом грубыми досками. Навстречу поднялся знакомый кубинец Рауль, оглаживая седоватые виски, растягивая в улыбке сухие коричневые губы. Посреди комнаты стоял пленный индеец, краснолицый, с выпуклыми костяными скулами, смоляными сальными волосами, перетянутыми на лбу узкой тряпицей. Руки его были связаны в запястьях, приторочены к деревянному столбу, подпиравшему потолок. Брюки порваны, башмаки измызганы, на босу ногу, с черными от грязи щиколотками. На нем была линялая желтая майка с изображением поющей певицы и английским названием рок-группы «Летняя звезда». Чуть поодаль стоял военный, неуловимо похожий на пленного, с такими же выпуклыми индейскими скулами, чуть раскосыми глазами, смотревшими безразлично и отстраненно.

– Рад встрече, компаньеро Виктор. – Кубинец пожал Белосельцеву руку. – Вам, как журналисту, повезло. Вы можете увидеть всю подноготную войны. Сами станете подноготной войны. Это большая удача для журналиста. – Он дважды с легким ударением повторил слово «журналист», и это насторожило Белосельцева. Было слабо различимым сигналом, который посылал ему кубинский разведчик. – Я знаю, вы отправляетесь в район Севен бенк. Это большое мужество. Там идут жаркие бои, летают шальные пули. На пути продвижения войск сидят в засадах вот такие фанатики. – Он кивнул на пленного. – Они не разбирают, где журналист, а где простой пехотинец. – Пленный с окаменелым, красным, как кирпич, лицом слушал, уставясь немигающими, тревожно мерцающими глазами. – Если хотите что-нибудь спросить, переводчик поможет. – Кубинец ткнул пальцем на военного, чье индейское лицо казалось слепленным из той же красноватой, обожженной глины, что и лицо молчащего пленника.

Белосельцев понял, что он находится в полевой контрразведке, где заправляет Рауль, посылавший ему невнятные сигналы, в которых таились едва различимая угроза и тайная насмешка, чья природа была не ясна. Смотрел на пленного, на его твердую спокойную осанку, длинные мускулы, длиннопалые руки, перепачканные землей и пороховой гарью. Это был человек леса, реки, свайной постройки. И одновременно – пулемета. И одновременно – молитвенника. И одновременно – какого-то рок-ансамбля «Летняя звезда». Цивилизация проводила на этом природном, лесном человеке свой эксперимент. Вводила в него расслабляющие вакцины и подавляющие сыворотки. Заново лепила из красной гончарной материи его облик. И этот подопытный индеец, привязанный к столбу, изуродованный, в шутовском облачении, сохранял свою непоколебленную глубинную сущность, оставался самим собой.

– Почему он, священник, чье призвание, казалось бы, проповедовать мир и братство, почему он стрелял из пулемета и убивал? – Белосельцев обращался к переводчику, облаченному в сандинистскую форму, но – из того же племени, из тех же лесов, от той же реки, свайной постройки, каноэ. – Хочу понять, как совмещается в нем пастор и пулеметчик.

Вопрос был обдуман переводчиком. Должно быть, упрощен. А затем в упрощенной форме был задан пленному тихим сочувствующим голосом, напоминающим курлыканье журавля. Белосельцев видел: смысл вопроса не сразу дошел до индейца. Его твердое, глинобитное лицо несколько секунд оставалось недвижным. Но потом губы растворились, и раздался ответный курлыкающий звук.

– Он говорит, его жену, детей, членов его общины захватили военные, посадили в грузовики и силой увезли из поселка неизвестно куда. Он пробовал их защищать, читал офицеру Священное Писание, но над ним смеялись. Тогда он отложил молитвенник и взял пулемет…

Ответ породил в Белосельцеве больное смутное чувство, напомнившее то, вчерашнее, когда лежал в океане и смотрел на парящую птицу. Все находившиеся в этой тесной дощатой комнате были разобщены, представляли распавшееся на части целое, расчлененное на отдельные ломти, не узнававшие друг друга, забывшие о былой целостности.

– А вы как попали в армию? – спросил он у переводчика.

Тот секунду молчал:

– Моих детей и жену захватили «контрас» и угнали в Гондурас, за Рио-Коко. Я хочу их вернуть…

Белосельцев смотрел на обоих индейцев, из единого рода и племени, расчлененных, удаленных один от другого на длину пулеметной очереди. Они демонстрировали рассеченность мира в его сокровенном ядре, жестокую, действующую на земле хирургию. В мире витала изощренная воля, разлучавшая и рассекавшая, искушавшая и ввергавшая в гибель. Вынимала из рук молитвенник и вкладывала в них автомат. Отнимала из рук автомат и вкладывала молитвенник. Эта воля понимала природу людей, страх перед смертью, месть за любимых и близких. Возводила конструкцию мира, целостность и безопасность которого покоилась на страхе погибнуть. Единство такого мира было единством вражды, где каждая измельченная, сорванная с места пылинка, ненавидя, враждовала с другой.