Контрреволюция

Париж приобрел незавидную славу мирового центра разврата всех видов, и французы дорожили этой рекламой и спекулировали на ней, так как она привлекала в Париж толпы иностранцев, оставлявших во Франции свое золото. К каким только ухищрениям не прибегали изобретательные организаторы бьющих на внешний эффект комбинаций: одно кафе изображало «ад», в нем прислуживали черти, кругом висели картины, изображавшие адские мучения; в другом прислуживали «ангелы», с трогательным смирением приветствовавшие посетителей, и вся обстановка изображала «рай»; в третьем вместо столов и стульев стояли гробы, а по углам – скелеты, черепа и кости; прислуживали могильщики, которые грубили клиентам и совали им под нос заказанные блюда на поломанных тарелках. Были учреждения, в которых посетителя поражали всяческими иллюзиями и неожиданностями: зеркальные комнаты, где получалась иллюзия бесконечного лабиринта, но трудно было найти в нем проход, трясущиеся полы, которые подбрасывали человека на каждом шагу, дорожки со сквозняком из-под пола, который задирал кверху женские юбки… уж не говоря о других многочисленных заведениях, рассказ о которых уже заходит за границы цензуры.

Однако кроме этого Парижа, озабоченного доставлением развлечений для приезжих иностранцев, был и другой, огромный Париж, в котором и можно было найти отклик на любые запросы в области науки, искусства, литературы, истории, спорта, но этот разносторонний Париж нередко оставался малоизвестным для приезжих туристов.

Теперь эмиграция невольно обратила взоры на этот культурный Париж. Мало-мальски культурному человеку, живя в огромном городе, невозможно ограничить свои запросы посещением Монмартра, к тому же и по материальным соображениям это затруднительно: эмиграция стала вникать в жизнь Парижа науки и искусства и черпать в нем знания и эстетические наслаждения.

Молодежь училась, и училась успешно. Русских молодых инженеров, врачей и других специалистов охотно принимали на работу в наиболее видных предприятиях: только из круга моих близких знакомых я знаю несколько молодых людей, приглашенных в такие заводы, как «Роллс-ройс» в Англии и другие. В залах музеев Лувра или Люксембурга часто можно было услыхать русскую речь или увидать соотечественника, копирующего творения мастеров эпохи Возрождения или картины современных художников.

Воспринимая иностранную культуру, эмиграция встречала повсеместно признание могущества русской культуры.

Большая английская газета предложила своим читателям анкету: назвать 12 наиболее выдающихся писателей мира. Огромное количество людей откликнулось на этот призыв, и, когда подсчет был произведен, на первом месте оказался Достоевский, на втором Лев Толстой, на пятом Тургенев.

Имена Менделеева[320] и Павлова[321] произносились с исключительным уважением. Картины Малявина[322] привлекали всеобщее внимание на парижских выставках. Появление Шаляпина[323] в Парижской опере отмечалось как событие, и директор Оперы говорил, что сегодня не он хозяин Оперы – сегодня хозяин Шаляпин.

Выступление на сцене Павловой[324] вызывало неизменно бурю оваций.

Произведение русского скульптора стояло на самом видном месте дворца искусств.

Музыка Скрябина[325] встречала всеобщее признание, к немалому удивлению его родного брата, гвардейского офицера, который говорил: «А мы-то, братья, всегда считали его только “шарманщиком”…»

Бунин[326] получил Нобелевскую премию литературы.

Даже на почве конского спорта выделялись русские наездники: Финн и Черкасов наглядно демонстрировали достижения русского тренинга в национальном русском спорте, на бегах. Финн дважды оказался победителем в крупнейшем международном состязании в Париже.

Наконец, даже на конкурсе красавиц всего мира русская молодая девушка была признана первой[327].

Это всеобщее признание пробуждало в эмигрантах законное чувство национальной гордости, но при этом характерно то, что большинство не связывало достижения русской культуры со всем Великим Русским народом, а считало их достоянием кучи русских людей, бежавших за границу от «зверств» большевиков.

Все это побуждало эмигрантов искать удовлетворения своих запросов не только во французских школах и парижских музеях, а и в своей собственной среде.

Открывались школы. Организовывались вечерние курсы и лекции. Поначалу преобладали темы политические, но понемногу интерес к ним падал. Большим успехом стали пользоваться лекции научные, литературные, исторические, военно-исторические. Популярно был проведен цикл лекций о научных достижениях Эйнштейна[328]. Много публики привлекали лекции Бунина об Алексее Толстом[329] и вообще о русской литературе. Ряд лекций генерала Головина[330] вызывал большой интерес среди бывших офицеров: Головин разбирал и анализировал операции минувшей войны.

В эмиграции находились известные писатели: Мережковский[331], Бунин, Куприн[332], Аверченко[333], Тэффи[334], Наживин.