Контрудар (Роман, повести, рассказы)

Во время летнего отступления, под ударами Деникина и особенно его конницы, советские армии Южного фронта, разъедаемые анархо-партизанщиной, вылившейся в мятеж Григорьева и бунт батьки Махно, потеряли три четверти своей живой силы и техники.

Но вот в августе 1919 года воссозданные в огне сражений пять советских армий, как плотина, сдерживающая напор бурных вод, раскинулись на тысячу четыреста километров между Волгой и Днепром.

Такие же беседы и митинги, где Булат вместе с коммунистами дивизиона просвещал бывших партизан, проводились в ту пору во всех реорганизованных на ходу частях Красной Армии. Тысячи и тысячи коммунистов, придя по зову Ленина с заводов и фабрик, разжигая в массах ярость к белогвардейцам, звали людей на защиту советской земли.

Вместе с бойцами 2-го дивизиона ходил на политзанятия и их новый командир. Все, что он слышал из уст политкома, аккуратно вписывал в тонкую тетрадь.

Кто он, этот щупленький человек с необычной фамилией, заменивший «грозного» Каракуту на посту командира дивизиона?

Ромашка — сын обедневшего дворянина, на себе испытавший высокомерие спесивых соседей-помещиков, еще в детстве очарованный ярким образом Емельяна Пугачева, отшатнувшись от своей среды, потянулся к народу. Все, что делала новая власть, нравилось ему. Лишь с одним он не мог согласиться — с жестокими, как ему казалось, расправами, хотя и понимал, что красный террор являлся ответом на террор врагов, стрелявших в Ленина, убивших Володарского, Урицкого и многих, многих других.

Книжный гуманист Ромашка мечтал о какой-то всеобъемлющей святой правде. В голове у него не укладывалось, что человека могут лишить жизни только за его классовую природу, толкающую его на контрреволюционные преступления. Трудно было ему понять смысл красного террора: уничтожение одного противника советской власти, внушая страх тысячам других, удерживало их от преступлений. Не понимал он логики той борьбы, которая закладывала фундамент на будущие светлые века. Бывший студент, выпущенный из военной школы в дни керенщины прапорщиком, примкнул к левым эсерам, полагая, что и они стоят за революцию, за народ. А они, как показало их вооруженное выступление в 1918 году, признали советскую власть лишь на словах. Все же Ромашка и сейчас поеживался, когда слышал в Казачке любимую песенку Дындика:

Звони, звонарь, звони, звонарь,
Тащи буржуя на фонарь…

Грозная колонна пехоты, усиленная кавалерийским дивизионом, покинув место отдыха, двигалась на юг, поближе к позициям.

Тихо напевает в седле молодой командир, бывший прапорщик Ромашка. Он следует во главе не взводика, не эскадрона, а дивизиона старых рубак.

Солнце радует, греет. Кровь играет по-весеннему, и хочется молодому командиру обнять всех бойцов и по-братски прижать всегда приветливого с ним комиссара.

Почему-то и Булату нравится новый командир, только вот привычка плохая у Ромашки — мотает из стороны в сторону головой, словно его ниткой кто дергает: раз сюда, раз туда.

Грязно-мутные тучи затянули горизонт. Серебряные копья летели из одного конца неба в другой. Ломался и трещал небосвод. Дождевые космы, как гигантские метлы, носились по буграм и лощинам. Из-за невысокого, поросшего овсом холма несся неудержимый бурный поток. Вода ворвалась в лощину, угрожая пехотной колонне.

Раздалась резкая команда: «Полк, кругом, бегом марш».

Рядом с пехотным полком остановился у вспухшей реки 2-й дивизион. Кони, храпя и пятясь, вытягивали шеи к мутной желтой воде.

Бурный поток так же быстро исчез, как возник. Части тронулись в путь. За бугром виднелся Казачок и его тенистые сады. Колонна под бодрые звуки походного марша входила в село.

На заборах и стенах домов, привлекая к себе внимание красноармейцев, висели новенькие плакаты:

Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!

Изображенный на плакате генерал, растопырив ноги, хлестал бичом старика.

— Ваня в баню, а Мишка подставляй горб. За все наш брат мужик в ответе, — начал жаловаться Чмель.

— Теперь поумнели, — ответил Кашкин, — слыхал, Селиверст, говорят, бегит с той стороны народ.

— Генералы, брат, мастаки, они воспитают…

На площади у школы ровными линиями вытянулись пушки, пулеметы, батальонные возы. Красноармейцы, воспользовавшись остановкой, расползлись по домам сушить одежду, белье.

13

В Казачке старый дом полупомещика-мельника, как разоруженный форт, по-прежнему стоял среди покоробленных мужицких изб. Сгорбленный мельник без прежней опоры — царского урядника — чувствовал себя неуютно. Двор забит чужими лошадьми, крикливыми людьми вновь переполнен дом, двери которого хлопают круглые сутки.

Всегда хлопают двери домов, и мельник остается даже без мельницы, и земля от бездельников переходит к настоящим хлеборобам, и вещи перемещаются, как люди, и люди по-иному начинают понимать значение вещей, когда до глубин обездоленных сердец доходит смысл этих значительных слов: «Мир — хижинам, война — дворцам!»

В роще, у запущенного пруда, сошлись бойцы дивизии.