Контрудар (Роман, повести, рассказы)

К вечеру в Тартак прибыла из дивизии группа харьковских добровольцев — рабочих и коммунистов. Боровой, хмурый, решительный, сидел в штабе бригады, принимая пополнение.

— В Чертов полк, то есть во второй дивизион.

— Во второй дивизион.

— Во второй дивизион.

Вечером Грета Ивановна, отправляя Кнафта в Казачок, строго наказывала:

— Письмо передайте Аркадию сразу, как приедете. Глебу Андреевичу на словах скажите: пусть сделает, что может, — Каракуту надо спасти.

— Так вы просите передать Аркадию Николаевичу, чтоб он изволил себя беречь, не простудился? — заговорил нарочно громко Кнафт, услышав чьи-то шаги.

Ромашка, с его книжным догматическим представлением о гуманизме, еще накануне всячески третируемый Каракутой, не без робости спрашивал нового комиссара дивизиона:

— Товарищ политком! Закон военного времени суров. Неужели его сдадут в трибунал? Он, видать, не из трусов. Послать бы его на передовую рядовым. Там хоть и умрет, так с честью!

— Принимая во внимание его пролетарское происхождение и революционные заслуги? — едко спросил Алексей. — Нет, товарищ Ромашка, хватит, полиберальничали. Эта мягкотелость обошлась недешево нашей Красной Армии…

12

С прибытием в Тартак новых частей бывший Чертов полк вывели в имение, что стояло на высоком горбу за селом.

Булат, задумавшись, возвращался из политотдела дивизии в свою новую часть. Путь шел через небольшую тенистую рощу.

Частый топот рыжего иноходца глухим эхом отдавался где-то за рощей. Звонко пела в чаще невидимая птица. На дереве, вцепившись в кору, стучали трудолюбивые дятлы.

Алексей по узкому крутому откосу подымался к поместью.

Здесь, под открытым небом, у длинных коновязей, лениво отбиваясь хвостами от мух, охраняемые сонным дневальным, отдыхали сытые кони дивизиона. В нескольких шагах, с повернутыми к солнцу окровавленными потниками, выстроилась шеренга седел.

Булат созвал партийцев. Вместе с направленными сюда после ареста Каракуты коммунистами, кандидатами партии и сочувствующими собралось двенадцать человек.

— Без этого Сатаны и с новым пополнением веселей стало, дух-то поднялся, — радовался Гайцев, пожилой, несколько сутулый, с белыми бровями кавалерист. — Есть с кем поговорить, правильным словом перекинуться, посоветоваться.

— Теперь и не совестно признаться, что я коммунист, — выступил другой боец. — Все «большевик», «большевик», а коммунистам от Каракуты не было никакого признания.

— Шо? В подполье были, в своей, Советской стране-то? — возмущался Твердохлеб, вызванный из Казачка для усиления партийного ядра бывшего Чертова полка.

— Где же был ваш политком? — спросил Слива.

Чтоб разрядить обстановку в штабном эскадроне, Сливу, попавшего из командиров в рядовые, по предложению Дындика перевели во 2-й дивизион. Вместе с ним откомандировали Фрола Кашкина и Селиверста Чмеля.

— Как подстрелили ночью политкома, — пожал плечами Гайцев, — так больше не посылали. Да и тот, которого подстрелили, не долго действовал — дней семь-восемь, не более.

До позднего вечера коммунисты обсуждали вопрос о дисциплине и о борьбе с остатками партизанщины.

В сумерки через экономический двор, скрипя немазаными колесами, двигался бригадный обоз. Мелкие крестьянские лошадки с трудом тянули груженные мукой возы.

Забрюзжал бородач Чмель:

— Намололи для нас люди хлебца. Все наш брат мужик. На ём, на мужике, как на хундаменте, вся война держится.

— Нема спору, товарищ Чмель, — ответил Твердохлеб, — большую порцию вкладывают в войну селяне. Но и от нас, рабочих, пойми, дядя, большая доля идет.

— Того и идет, што вас табунами сюды гонют. Так и наших же, пожалуй, не меньше приставляют.

За повозками с мукой показались подводы с оружием и обмундированием. Арсеналец обрадовался:

— А это кто сладил?

— Звестно кто — мастеровщина!

— Как кончится война, так начнет советская власть расплачиваться, и без никоторых данных. В долгу не останется, — вставил слово белобровый Гайцев.

— Нам не с кого получать. С себя да на себя же берем, — твердил свое Твердохлеб.

— Ишь богач какой сыскался, — рассердился Чмель, — умеешь брать — умей и рассчитываться.

Эскадронный каптенармус раздавал бойцам красноармейские звезды. Гайцев, подняв на вытянутой руке кудлатую папаху, любуясь новым значком на ней, выпалил:

— Ах ты, моя красноармейская кокарда — пятиконечная звезда!

Партизаны Каракуты, следуя примеру пожилого бойца Гайцева, срывали с шапок, фуражек, папах выцветшие ленты.

К Булату после заседания партийной ячейки подошел новый командир дивизиона Ромашка. Он заявил, что люди собраны и ждут комиссара.

Алексей взобрался на телегу. В помещичьем дворе другой, более подходящей трибуны не было.

Свое выступление новый политком дивизиона начал с подробного описания подвигов, совершенных партизанами Каракуты против немецких оккупантов в восемнадцатом году. Алексей называл по фамилиям многих бойцов, чьим героизмом по праву гордился дивизион, и сразу овладел вниманием слушателей. Добившись этого, Алексей начал стыдить тех, которые, околачиваясь в тылу и занимаясь глушением карасей, не очень-то стремились громить деникинцев на фронте.