Контрудар (Роман, повести, рассказы)

— Ирод… Не пущу тебя, и все. Поволоку к твоему командиру…

Дындик ускорил шаги, направляясь к едва различимой в ночном мраке одинокой усадьбе. На полянке перед ней старик крестьянин, уцепившись одной рукой в дужку котелка, а другой в ворот бойца, выбивался из сил. Заметив Дындика и признав в нем начальника, старик зашумел пуще прежнего.

— Попросил бы… нешто я бы не дал… Шаромыжник, растревожил мне своим порохом всех бджол. А еще красный армеец… Собака… Пакостник…

— Отдай, Васька, мед, — вспылив, строго приказал Дындик, сразу же узнавший самого шкодливого бойца эскадрона.

Пузырь, вспомнив тяжелую руку моряка, вытряхнувшего его в Тартаке из френча, съежился.

— А я разве не отдаю? Я чуть-чуть… четверть рамочки, не больше…

— Волка кормят ноги, а вора — руки, не так ли? За крошку меда я сдаю мародеров в трибунал, а тебя тем более сдам. Как ты смел обидеть крестьянина?

Дындик вынул из сумки деньги, протянул деду:

— Возьми, папаша, за обиду, а этого подлеца будем судить.

— Что вы, нешто можно, — замахал руками старик, — за котелок меда и судить! Сотельную оставь при себе, товарищ начальник, не возьму. А это на… — протянул он Дындику котелок. — У меня славный медок, не нахвалишься.

— Простите, товарищ политком, — стал молить Пузырь, — больше не буду, лопни мои глаза.

— Тебя уже раз пощадили. А теперь я тебе сделаю кислую жизнь.

— Раз такое, всыпьте мне… Что поделаешь? Катеарически заслужил!

— Ишь чего захотел! Я тебе не батька Каракута.

— Помилуй его, начальник! — вступился за грабителя дед. — Ты его лучше направь на серьезное дело. А там по его вине пуля сама решит.

— Сообрази, папаша, — продолжал политком. — Крадет мед один сукин сын, а слава пойдет за всю Красную Армию.

— Ну я, начальник, утаю, никому не скажу, а ты его пощади.

— Ладно, ради тебя, — согласился Дындик, — только пусть, подлец, помнит. Последний раз ему прощается.

— Ты только; начальник, не вздумай, я не об меде тужу, — суя Дындику котелок, зашамкал старик. — Эка невидаль! Мне за божью тварь обидно. И то надо понимать — сколь корысти она дает человеку. Распужал этот идол моих бджолок своим поганым порохом.

— Шлепай отсюдова, и проворней! — скомандовал Пузырю моряк. — Заруби себе на носу, шкода, — ты у меня будешь иметь тот вид! И знай: я из рамок не выйду, но так их сожму, что из тебя сок выступит…

Костры потухали. Между повозками, орудиями, тачанками, на них и между ними, словно на вокзале, раскинулись утомленные люди. Над всем биваком стоял густой храп. Не храпели лишь пушки, пулеметы. Но и они казались погруженными в сон.

Где-то изредка взбрехивала сонная собака. По улице, звеня подковами, прорысил к штабу ординарец. Около забора возился, нагнувшись над проводом, телефонный надсмотрщик. В штабе мерцал огонек.

Не выпуская из рта угасшей цигарки, борясь со сном, шагал вокруг бивака дневальный.

15

Совершив на рассвете короткий переход, эскадроны разместились на окраине Нового Оскола.

Кони, скучившись голова к голове, терлись мордами и боками о заборы, стены сараев, дремали над корытами. Бойцы выводили лошадей на водопой к городскому колодцу. Эскадронные каптеры на глаз отмеряли дневной рацион овса, ссыпая его в фуражные торбы кавалеристов.

Обнаженный до пояса Булат у городского колодца обливался холодной водой. Подошел Дындик. Его эскадрон, сопровождавший полевой штаб дивизии, также передвинули к Новому Осколу.

— Ты чего это, компаньон-товарищ, здесь разоряешься? — Алексей услышал знакомый голос моряка.

— Знаешь, брат, в здоровом теле здоровый дух, — ответил Булат. — А вообще-то свежевато сегодня, бррр…

— Как бы, Леша, не довелось искупаться в Осколе. В нем, видать, вода и того холоднее покажется.

— Флотскому что? Тоже сказал — Оскол. Тебе, Петро, слыхать, и Черное море было по колена…

— Хоть и не по колена, Алексей, а без него скучновато, честно скажу. Вот одно меня тревожит: как бы хоть какие-нибудь сапожки да раздобыть…

— Петя! Ты мне друг, корешок и товарищ. Не месяц и не день хлебали с тобой из одного котелка и горе и радость. Нас никто не мог рассорить — ни враг, ни друг, ни нужда, ни баба. А вот твои сапожки…

— Так я ж не себе. У меня есть ребята разутые.

— Ну, это другой разговор! — улыбнулся Булат.

Дындик заметил Ракиту-Ракитянского, направлявшегося в штаб.

— Первый раз после революции имею близкое дело с офицером. Будто и правильно во всем поступает, но не люблю его. Душа отвергает.

— Можно и без любви, — ответил Булат. — Лишь бы он честно работал. Слышал ты, что говорил в Казачке Боровой?

Готовясь к внезапной атаке, войска двигались по тихим улицам Нового Оскола без лишнего шума. Подымая густую пыль, пришлепывала по мостовой пехота. Гулко звенели тела и колеса орудий.

В пять утра 1-я бригада 42-й дивизии, по плану начдива наносившая вспомогательный удар, ринулась на переправу через Пески, и вдруг, встречая стрелковые цепи, забарабанил по настилу моста металлический град.