Контрудар (Роман, повести, рассказы)

Фланг 42-й дивизии стремительно охватывала вражеская кавалерия. Роль ударного кулака у белого командования все еще играла казачья конница, которой начдив 42-й мог пока противопоставить лишь незначительные, на ходу сколоченные слабенькие отряды всадников.

Но в этом новооскольском бою советская пехота, заметив вражескую конницу на флангах, не поддалась панике, как это бывало еще недавно во время майских боев в Донбассе. Каждый красноармеец уже твердо знал, что казак не так страшен, как его малюют.

Карьером понеслись ординарцы. Спустя час красноармейские полки и моряки, измотанные тяжелым боем и контратаками гундоровцев, отходили назад, чтобы прочно залечь впереди переправы. Там, у опушки леса, только что отданной белякам, они оставили своих лучших друзей.

Однако врагу, избалованному летними победами, здесь, на Осколе, показали, что прошла пора легких успехов! И кровь, и жертвы, и гибель лучших бойцов Красной Армии, и отход к переправе, несмотря на всю его тяжесть, бесценным грузом легли на чашу весов. Во всем этом уже чувствовался привкус будущих побед.

Дивизион Ромашки, усиленный эскадроном Ракиты-Ракитянского, широкой рысью бросился к Голубино, чтобы своим упорством и отвагой сдержать новый натиск врага.

«ПРОЛЕТАРИЙ, НА КОНЯ!»

17

Полки 42-й, или, как ее звали все до единого красноармейцы, Шахтерской дивизии покинули Новый Оскол и, оказывая упорное сопротивление конным и пешим белоказакам Деникина, шаг за шагом отступали на север.

Не только 42-я, но и другие восемь стрелковых дивизий группы Селивачева, сумевшей отчаянным рывком продвинуться от Валуек к Купянску, перед угрозой окружения вынуждены были, отдавая врагу довольно обширную территорию, начать движение вспять. Деникин резал клин Селивачева с Дона на Новый Оскол дивизиями донского казачества, а из Харькова через Волчанск на Новый Оскол — офицерскими полками Кутепова. Валуйская операция советских войск вынудила их приостановить наступление на Курск.

Как и летом, вновь отступали дивизии 13-й советской армии. Но если раньше малейший натиск врага, и особенно его конницы, вызывал беспорядочное бегство, то сейчас полки, усиленные партийным и рабочим пополнением, руководимые командирами-специалистами и боевыми комиссарами, ценою большой крови отстаивая каждую пядь земли, отходили на следующий рубеж лишь по приказу высшего командования.

Колонны, днем отражавшие наскоки белогвардейцев, для отхода пользовались ночной темнотой. Стараясь оторваться от противника, советские войска двигались всю ночь. Конница Шкуро шла параллельными путями, пытаясь выиграть фланги.

Под утро дивизион Ромашки, следовавший в арьергарде пехотных колонн, устроил привал. Над холмами, занятыми заставами и секретами, плыли на север тяжелые лохматые тучи и как бы указывали путь избежавшим окружения советским дивизиям.

Со злым лаем встречали собаки незнакомых людей. Хозяева сердито хлопали калитками перед самым носом красноармейцев.

Одно дело — встречать победителей, другое — провожать побежденных.

Эскадроны, не успев отдохнуть и как следует покормить лошадей, двигались дальше.

Неодолимый и вместе с тем тревожный сон сковывал всадников. Колонна часто переходила на рысь. Внезапно, словно обливаемые холодной водой, вздрагивали кавалеристы. С опаской переводили взгляд на дальние леса и перелески, откуда каждую минуту с воем «алла» могли хлынуть обнаглевшие горцы генерала Шкуро.

— Не спать, не спать, товарищи. Коням спины натрете. — Ромашка, остановившись на пригорке, пропускал дивизион.

За день отмахивали по шестьдесят и более верст с боями и без привалов. Бойцам сообщили, что колонна пройдет через старые места.

Фрол Кашкин заворчал:

— Напрасно страдали наши солдатские ноженьки, обратно тебе тот же самый Казачок.

— Ты же на коне сидишь, голова, — возмущался Твердохлеб.

— Сгреб Яша кашу, да каша не наша, — поддержал своего дружка Чмель. — Напрасно гнали нас на тот Новый Оскол. Пошли за казаком в приглашение, вот он и пожаловал.

На краю деревни, у обмытой дождями клуни, нестарый хлебороб спокойными взмахами топора ладил соху.

— Эх, у нашей матушки сошки да золотые рожки, — вздохнул Селиверст.

Сокрушался вслух и Слива:

— Наш брат все по чужой сторонке шатается, в свою и носа не ткни. Мигом за холку — да на телеграфный столб.

— На то и война, хлопцы. Сегодня пятимся рачки, а завтра, гляди, и сами наступим, — стараясь подбодрить красноармейца, сказал Твердохлеб.

— Почему же сразу не задавили, как была в зарождении корня всякая контра? — продолжал Чмель. — Вишь, землицы господской малость подсыпали, а покопаться в ней — жди теперь пятницы после светлого дня.

Алексей подталкивал уставшего иноходца то одним, то другим каблуком. Его, полученные еще в Киеве, немецкие эрзац-сапоги совсем развалились. Одна отставшая подошва давно была притянута к головке обрывком телефонного провода.

Усталость, напряженность предыдущих дней, бессонные ночи давали себя знать.