Контрудар (Роман, повести, рассказы)

В темном переполненном помещении шипела вода, трещали дрова в топке, не умолкал свист веников.

Чмель, намылив вехотку, прежде чем приступить к мойке, скомандовал арсенальцу:

— Подставляй, товарищ, крыльца.

— С удовольствием, — ответил Твердохлеб, — будь ласка, хозяйничай. А шо это ты, Селиверст Каллистратович, раньше все говорил «братцы», «ребяты», а сегодня товарищами всех величаешь?

— Чудной ты, товарищ политком. Нынче Чмель ответственный человек. Партейную справку получил. Это што-нибудь да обозначает. И не имею я уже полного права обращаться к людям по-беспартейному.

— Фу, удружил, товарищ, — отдувался Твердохлеб. — Спина аж горит. Как после банщиков в Караваевской бане.

— Грош цена твоим караваевским банщикам, — отозвался Булат. — Вот в Троицких банях на Большой Васильковской работники — не банщики, а шкуродеры.

— Верно, товарищ политком полка, — раздался голос Дындика.

— Какой я тебе, Петька, в бане «товарищ политком»? Банный веник всех равняет.

— Ну, извини, Леша, — продолжал моряк, — я хочу сказать — ты прав. В Троицких настоящие шкуродеры. Так тебя общиплют, что и на кружку пива не оставят. А помнишь надпись у входа: «Троицкие бани. Чистота и порядок», а в ней ни чистоты, ни порядка отродясь не было.

— А в Караваевских зато была чистота, — послышался голос Иткинса. — Жаль только, в шестнадцатом году они больше стояли закрытыми, не хватало топлива.

— Товарищ Твердохлеб, — спросил Чмель, — а кто это в углу рядом с тобой поркается?

— Это Иткинс.

— Ну что ж, давай, молодой коммунар, и ты свои крылья. Малость их тебе поскоблю.

— Только вы потихоньку, Селиверст Каллистратович, я не терплю щекотки.

— Эх ты, нежненький, как тюльпанчик из моей ранжереи, а ешо политком. Ну, подставляй хребтину.

Дындик с раскрасневшимся от веников телом выскочил на улицу. Неся с собой запахи морозного воздуха, вновь влетел в баню, плеснул на раскаленные камни кружку воды и, схватив веник, вновь начал хлестать себя по бокам.

— Да что вы делаете, товарищ политком, — зашипел Пузырь, — и так терпежу нет от этой муры, вот-вот дыхало лопнет в этой чертовой парильне. Хорошо вам, вы из морского сословия, а каково нашему сухопутному брату?

— Это он тебя выкуривает отсюдова, — рассмеялся Епифан, — как ты выкуривал пчел из улья…

Все дружно рассмеялись.

— Как ты терпишь в самом деле? — спросил Петра Булат. — Все хлестаешь себя и хлестаешь.

— Я, Леша, как иду в баню, сердце оставляю дома, а шкуру беру с собой. Знаешь, как говорят: пар костей не ломит.

Чмель, схватив шайку, начал окатывать Иткинса с головы до ног, приговаривая:

— С гуся вода, с тебя худоба, болести в подполье, на тебя, комиссар, здоровье…

— Ну, ребята, после такой обработки наш Донецкий полк даст белякам жару, — намыливая голову, сказал Алексей.

— А как же, товарищ Булат, — ответил за всех Епифан, — и шашку трудно было поднять, на руке с пуд грязи. Нынче мы казаку баню дадим!

Пузырь, воспользовавшись уходом Твердохлеба, протолкнулся со своей шайкой в уголок к Чмелю, где было не так жарко.

— Ты что, Селиверст, слыхать, в ячейку пролез, к коммунистам катеарически примазался?

— Темный ты насквозь человек, товарищ Василий. Тоже скажешь — примазался. Ленин приглашал всех честных трудящих идти в партию. Я и пошел.

— Сунулся со своим кувшинным рылом в калашный ряд.

— Какой там сунулся? Мечтаешь, ежели партейная неделя, то так перед тобой ворота и распахнули. Пойди попробуй! С меня семь потов сошло. И больше через ту ранжерею. Выступил тот же Дындик. Кто бы подумал? Так и режет: «Может, ты, Селиверст Каллистратович, из крепеньких? Сам в эшелоне хвалился великолепной ранжереей». А я ответствую: «Никакой я не крепенький. И что значит «великолепная»? С полсотни горшочков с рассадою да пять барских кадочек с леандрами. Просто от приверженности к цветам, больше для баловства души, а не для какой-либо корысти». Ну, тут встрял в дебаты сам товарищ Булат. Правильно он крыл флотского: «Цветок, он предмет нежный, и любому звестно — человек, который с порченой душой, не имеет к ним абсолютной приверженности. А к тому же мы добре знаем, чем дышит товарищ Чмель. Дыхание у него целиком товарищеское. Будем голосовать!»

— По бороде наистарший, по чину самый низший, а в комиссары пнешься! — не унимался Пузырь.